Кристофер Хибберт - Королева Виктория

Однако семья леди Гастингс не хотела ничего забывать, как ничего не хотел забывать и ее лучший друг сэр Джон Конрой. Воспользовавшись этой неприглядной историей, он сразу же перешел в наступление против тех, кто, по его мнению, мешал осуществлению всех его амбиций. Не преминули воспользоваться этой историей и пропагандисты из рядов тори, которые тут же обрушились на лорда Мельбурна и его вигское правительство с критикой царивших при королевском дворе нравов. Да и сама леди Гастингс не хотела прощать нанесенной ей обиды. Она написала письмо своему дяде капитану Гамильтону Фицджералду, который в то время жил и работал в Брюсселе, и с нескрываемой обидой сообщила, что «ее честь была поругана самым недостойным образом».

Фицджералд немедленно отправился в Лондон и обрел поддержку у лорда Гастингса, брата леди Флоры, который также был преисполнен решимости любой ценой отстоять честь семьи. Повидавшись с сестрой, он пришел к выводу, что во всем этом скандале виноват прежде всего лорд Мельбурн, и даже пригрозил тому вызовом на дуэль. Однако после долгого разговора с премьер-министром лорд Гастингс изменил свое мнение и вынужден был признать, что Мельбурн сделал все возможное, чтобы замять скандал и не допустить широкой огласки. А сестра заверила его в том, что королева здесь ни при чем. «Королева просто не понимает, — писала она позже, — кто втянул ее в этот скандал и заставил поверить слухам. Она совершенно искренно сожалеет о случившемся и со слезами на глазах пожелала скорейшего выздоровления». Но это не успокоило лорда Гастингса, и он попросил аудиенции у королевы. Премьер-министр был решительно против его встречи с королевой, чем вызвал гневную отповедь со стороны возмущенного лорда Гастингса: «Я прождал два дня в надежде получить аудиенцию у ее величества, о которой просил не только по праву пэра, но и по праву одного из пострадавших, но терпение иссякло, и, желая как можно быстрее восстановить доброе имя моей оскорбленной и униженной семьи, я вынужден прибегнуть к единственно возможному средству, которое осталось в моем распоряжении: предать гласности то безобразное отношение, которое в последнее время было проявлено к моей сестре».

При этом он разделял мнение сестры о том, что королева не связана напрямую с теми нападками, которые она испытала при дворе. Более того, он возложил всю вину на «пагубное влияние», которое оказывали на королеву определенные лица, и заявил, что если обнаружит дополнительные относящиеся к делу его сестры факты, то непременно примет доступные ему меры, чтобы оградить семью от дальнейших нападок.

Смысл того «пагубного влияния», о котором говорила леди Флора, она раскрыла в письме Гамильтону Фитцджералду, где недвусмысленно сообщила, что это влияние на королеву оказывает «одна иностранная леди», баронесса Лецен, «чья ненависть к герцогине Кентской уже давно ни для кого не является секретом». Леди Флора также обвинила леди Портман, возложив на нее всю вину за организацию «дьявольского заговора». «Прощай, мой дорогой дядюшка, — написала она в конце письма. — Мне неприятно посылать тебе такое возмутительное письмо, но я хочу, чтобы ты знал всю правду и ничего, кроме правды, и ты волен поступать с этой правдой как тебе вздумается».

Выдержки из этого письма были отосланы в редакции газет, а вскоре туда же отправлены письма, написанные королеве и лорду Мельбурну возмущенной матерью леди Флоры. В них вдовствующая маркиза Гастингс восхваляла достойное поведение «замечательной матери» королевы Виктории и подчеркивала, что честь и достоинство ее величества королевы требуют, чтобы «преступные замыслы», направленные против ее дочери, были рано или поздно разоблачены, а виновные понесли суровое наказание. Кроме того, маркиза решительно заявила, что «законы общественной справедливости» требуют удаления с королевского двора сэра Джеймса Кларка. Узнав о последнем требовании оскорбленной маркизы, лорд Мельбурн ответил: «Требование, которое предъявила в этом письме маркиза Гастингс, настолько беспрецедентно и возмутительно, что даже мое уважение к общественному положению этой леди не дает мне возможности оставить его без последствий». Это письмо вместе с другой корреспонденцией, касающейся леди Гастингс, было опубликовано в газете «Морнинг пост».

Отныне публичное унижение одной из придворных дам, неспособность королевы принести ей приличествующие в таких случаях извинения, а также нежелание королевы уволить своего шотландского доктора сэра Джеймса Кларка, как это сделала в свое время ее мать, стали объектом многочисленных интригующих слухов и сплетен во всех салонах и гостиных Лондона.

Лорд Мельбурн всячески убеждал королеву не обращать внимания на все эти сплетни, а также на публикуемые в газетах письма. Однако королева Виктории не находила в себе сил не реагировать на них, и чем больше распространялись слухи, тем более яростной становилась реакция королевы. Она стала ненавидеть эту «озлобленную, глупую женщину» леди Гастингс и ее жалкую дочь леди Флору. Дошло до того, что она с удовольствием видела бы всю семью Гастингс повышенной вместе с редактором «Морнинг пост». Что же до матери Виктории, которая встала на сторону леди Флоры и, как сообщалось в газетах, долго присматривала за ней во время болезни, то ее поведение королева сочла совершенно непростительным и даже предательским. Ведь именно она сделала все возможное, чтобы вконец рассорить королеву с семьей Гастингс. Возмущенная поведением матери, королева призналась лорду Мельбурну, что «все больше разочаровывается в матери» и чувствует себя так, словно «имеет врага в собственном доме».

День за днем нарастала напряженность в отношениях между королевой и матерью, и с каждым разом усиливалась вражда между доверенными лицами королевы и придворными кругами герцогини. Леди Тэвисток, напуганная тем, что лорд Гастингс может вызвать на дуэль ее мужа, предпринимала отчаянные попытки примирить враждующие стороны. «Неужели вы не можете поговорить со мной? — умоляла она. — Неужели не хотите пожать руки и помириться?» Однако леди Флора оставалась непреклонной и не соглашалась на уступки. «Это невозможно», — обреченно вздыхала она.

Леди Флоре между тем с каждым днем становилось все хуже. Королева Виктория, которая, по обыкновению, не верила в жалобы своих придворных и неохотно меняла сложившееся мнение о людях, продолжала отрицать всю серьезность болезни своей придворной дамы, которую посчитала притворщицей и интриганкой. А ее мать с прежней настойчивостью убеждала дочь, что леди Флора тяжело больна и нуждается в серьезном лечении. Более того, она была абсолютно уверена в том, что леди Гастингс находится на грани жизни и смерти.