Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Эватл, которому Ювентина поручила сообщить Минуцию о его раненом друге, поскакал в лагерь.

Восставшие рабы торжествовали блистательную победу.

Она была поистине знаменательной. Впервые непосредственно на территории самой Италии беглые рабы, став организованной силой, наголову разбили настоящее римское войско во главе с магистратом, обладавшим империем [421].

В очень отдаленные времена был случай, когда рабам удалось захватить этрусский город Вольсинии [422], но они потерпели поражение в открытом бою с римлянами и вынуждены были сдаться после жестокой осады, измученные голодом. Впоследствии был раскрыт заговор в Лации [423], где рабы-заговорщики намеревались захватить Сетию, Норбу и Цирцеи, причем один из городских преторов Луций Корнелий Мерула, расследовавший это дело, казнил около пятисот рабов, участвовавших в заговоре. Немного позднее вспыхнуло новое восстание в Этрурии [424], подавленное со страшной жестокостью претором Манием Ацилием Глабрионом. Десять лет спустя после этого взялись за оружие рабы-пастухи в Апулии [425], против которых был послан претор Луций Постумий, перебивший в кровавой битве множество повстанцев и осудивший на смерть семь тысяч захваченных в плен.

В смысле большей организованности, непререкаемого авторитета вождя и успешного начала восстание Минуция было уникальным. После поражения Лукулла оно грозило превратиться в опаснейшую для Рима войну, если учесть, что основные его силы, с трудом собранные, были привлечены к участию в походе против кимвров.

Это прекрасно понимали и претор Лукулл, и префект Капуи Гельвинован, лишенные возможности противодействовать дальнейшему распространению восстания.

Гельвинован настоятельно советовал Лукуллу отправить письмо в сенат, со всей прямотой указав на грозящую стране опасность.

Претору ничего не оставалось, как последовать этому совету.

С тяжелым чувством Лукулл сел за письменный стол, обдумывая свое послание в Рим.

Ему представились все ужасные для него последствия, как только там узнают о его позорном поражении. В сенате конечно же будет царить бурное негодование. Популяры, марианцы и народные трибуны не преминут обрушиться на него, Метелла и всех оптиматов с обвинениями в их неспособности, лености, малодушии и трусости. О, всеблагие боги! С заветной мечтой о консульстве придется распроститься навсегда…

Стиснув зубы, Лукулл вывел на листе папируса первую строку:

Претор Луций Лициний Лукулл Консулам, Народным Трибунам и Сенату…

В этот момент раздался стук в дверь.

— Кто там? Это ты, Аристон? — раздраженно спросил Лукулл.

Вошел вольноотпущенник.

— Деметрий просит принять его, — доложил он.

— Наконец-то! — обрадованно сказал Лукулл. — Зови его, пусть войдет.

Во время последней встречи с Деметрием накануне дня сражения Лукулл, полный уверенности в своей победе, заявил отпущеннику, что миссия его окончена и он может вернуться со своими людьми в Капую. Деметрий не возражал, но решил дезертировать перед самым началом сражения. По его мнению, демонстративный переход на сторону римлян его конного отряда (а он уже насчитывал сорок пять человек) должен был внести в ряды восставших растерянность и замешательство.

Эта мысль Лукуллу понравилась. Однако, расставшись с Деметрием, он о нем больше не слышал — похоже, с ним случилось что-то непредвиденное. И вот он объявился. Лукулл интуитивно почувствовал, что от этого сильного и деятельного человека исходит спасительная надежда.

Дверь комнаты открылась, и вошел Деметрий.

Он был в обычном своем наряде — в тунике из простой и грубой шерсти, в кожаном панцире, поверх которого был наброшен серый крестьянский плащ. На широком кожаном ремне, переброшенном через правое плечо отпущенника, висела спафа — удлиненный меч, каким вооружались всадники.

Лукулл поднялся навстречу вошедшему.

— Рад видеть тебя живым и невредимым, славный мой Деметрий. Правду сказать, я боялся, не приключилось ли с тобой несчастья… Садись же, рассказывай. Зная тебя, я уверен, что ты не будешь тратить время на пустые разговоры.

— Ты прав, господин, — присаживаясь на предложенную ему скамью, сказал Деметрий. — Я пришел с хорошей вестью. Кажется, изменчивая Фортуна начинает поворачиваться к нам лицом…

— Говори, говори, Деметрий, — с нетерпением прервал его претор. — В моем положении мне так недостает увидеть хотя бы проблеск надежды.

— Наберись терпения, господин, и выслушай… Должен сказать, что я едва не испортил дела. Я ведь не сомневался в твоей победе и поначалу думал поступить так, как мы с тобой договорились. Однако по возвращении в лагерь бунтовщиков меня призвал к себе Ириней и сказал, что мне и моим всадникам предстоит провести ночь в засаде, так как на следующий день ожидается битва с римлянами и неплохо бы ударить по ним хотя бы небольшими силами в тыл с целью посеять среди них замешательство. Ириней указал мне на знакомое нам обоим место — заросли небольшой рощи, расположенной немного ближе к городу. Он полагал, что если мне и моим людям удастся затаиться там до начала сражения, то у меня будет хорошая возможность произвести внезапное нападение на левый фланг неприятеля. Пришлось подчиниться, но, перед тем как покинуть лагерь, я вспомнил об Аполлонии, с которым, как я тебе уже докладывал раньше, мне удалось завязать знакомство. Видимо, какое-то доброе божество внушило мне мысль поговорить с ним напоследок. Я решил полностью раскрыться перед этим «префектом претория»… так, на всякий случай, благо терять мне было уже нечего. В крайнем случае можно было прикончить его прямо в моей палатке. Я предупредил своих людей, чтобы они были наготове, а сам отправил к Аполлонию посыльного с просьбой зайти ко мне по очень срочному и важному для него делу. Вскоре он явился, и я без лишних слов объявил ему, кто я, пообещав от твоего имени полное прощение и свободу, если он оставит своего преступного господина и окажет содействие законной власти, на что Аполлоний ответил согласием скорее, чем я от него ожидал. Кстати, это он рассказал мне о намерении Минуция в случае своего поражения бежать к пиратам на Крит, подробно описав намеченный им путь следования к морскому побережью, о чем я немедленно оповестил тебя в ту же ночь через своего гонца…

— Узнав об этом, я тотчас снарядил конный отряд, чтобы перехватить негодяя в пути, — сказал Лукулл.

— Аполлоний показал себя человеком благоразумным. Он просил передать тебе, что был вовлечен в заговор и восстание против своей воли, только из преданности господину, но теперь видит, что безумная затея Минуция привела стольких людей на край гибели и пора всему этому положить конец. Я ответил, что отныне судьба его будет зависеть от него самого — пусть делом докажет свое раскаяние. Разумеется, полностью я ему не доверял. Из предосторожности я приказал его обезоружить, к чему он отнесся спокойно и с пониманием. Лагерь Аполлоний покинул вместе со мной и моими людьми. Только когда мы отъехали на достаточное расстояние, я вернул ему меч и мы расстались. Впрочем, тогда мне было уже не до него. Я размышлял о том, что мне делать дальше. Можно было прямым ходом отправиться в Капую, но что-то внутри меня подсказывало мне не торопиться. Я подумал о Минуции, который намеревался искать спасения в бегстве после того, как сброд его будет рассеян. Признаться, мне очень хотелось самому поохотиться за ним, да и люди мои горели таким же желанием и роптали на то, что слава поимки главаря мятежников достанется кому-то другому. Но, так как положение было еще очень неопределенным, я все-таки решил сначала отправить к тебе гонца, а сам повел свой отряд в рощу, указанную мне Иринеем. Там мы дождались рассвета. Я взял с собой двух человек и поднялся с ними на ближайший холм. Оттуда мы наблюдали за начавшимся вскоре сражением, пока не стало ясно, что верх берут беглые рабы. Когда началось повальное бегство наших, я понял, что мне еще рано покидать лагерь бунтовщиков. Я решил вернуться и, подняв своих всадников из засады, принял участие в преследовании бегущих, иначе потом было бы трудно оправдаться в своем бездействии перед Иринеем и…