Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

— Ты поступил совершенно правильно, — заметил Лукулл, слушавший Деметрия с неослабным вниманием.

— Когда все было кончено, — продолжал отпущенник, — ко мне подъехал Ириней и выразил свое недовольство тем, что я слишком поздно появился на поле боя и что из-за моей медлительности правое крыло восставших понесло излишние потери. Я оправдывался как мог, но по лицу этого головореза было видно, что он подозревает меня в трусости и прежнее его благожелательное отношение ко мне сильно испорчено. Меня это уже не огорчало, потому что все мои помыслы были связаны с Аполлонием. Как-то он поведет себя теперь, когда Минуций одержал столь решительную победу? К счастью, я напрасно беспокоился. С Аполлонием я встретился в захваченном мятежниками лагере у Флувиальских ворот, где он распоряжался захваченной там добычей… Прости, я понимаю, что тебе больно слышать об этом, — сказал Деметрий, заметив, как исказилось лицо Лукулла при упоминании о лагере, разграбленном беглыми рабами на глазах у капуанских обывателей, наблюдавших с городских стен эту позорную картину. — Мне и моим людям тоже нелегко было видеть все это. Некоторые впали в уныние и опасались разоблачения. Они не доверяли Аполлонию и советовали мне уйти от мятежников, пока не поздно, но я уговорил всех подождать еще немного. Нужно было поговорить с Аполлонием и окончательно выяснить, можно ли на него рассчитывать. Признаться, я очень боялся попасть в ловушку — этот акарнанец вполне мог вести двойную игру. Но как только мне удалось наконец, улучив момент, серьезно и обстоятельно побеседовать с ним, все мои сомнения рассеялись. Аполлоний сам предложил план действий…

— И что же он предлагает? — быстро спросил Лукулл, и глаза его зажглись фосфорическим огнем.

— Он считает, что с захватом Минуция не будет особых затруднений. Он хочет завлечь Минуция в имение его любовницы… Видишь ли, он уже давно спутался с одной молодой капуанкой. Она гречанка, гетера. Когда Минуций поднял восстание, красавица испугалась, что ее могут заподозрить, как соучастницу. Поэтому она в страхе удалилась в Кумы, подальше отсюда…

— И что же? — нетерпеливо спросил Лукулл.

— В милях четырех от Капуи у этой женщины есть небольшое имение. Аполлоний считает, что если она пожелает отдохнуть там день-другой, то Минуций обязательно навестит ее. Этим Аполлоний и хочет воспользоваться. Ты располагаешь достаточным количеством всадников для того, чтобы захват произошел быстро и без шума. С остальными бунтовщиками Аполлоний предлагает покончить внезапным ударом, открыв перед твоими воинами ворота их лагеря…

— Ах, если бы это удалось! — сказал Лукулл, нервно потирая руки.

— Однако Аполлоний предупредил, — продолжал Деметрий, — что начнет действовать не раньше, чем встретится с тобой лично и получит от тебя клятвенное обещание, что будет прощен и освобожден от рабства посредством виндикты [426].

— Хорошо, — ответил Лукулл. — Можешь привести его ко мне. Я дам ему официальную клятву… Передай ему также, что если его замысел увенчается успехом, он получит от меня в награду десять тысяч сестерциев. Только бы все это не оказалось обманом, — вздохнув, добавил он.

— Нет, не думаю, — с уверенностью заявил Деметрий. — Аполлоний в доказательство своей верности сообщил мне, что в Капуе зреет заговор гладиаторов…

— Заговор? Здесь? В Капуе? — всполошился Лукулл.

— Минуций подбил к этому гладиаторов одной из капуанских школ еще до того, как поднял восстание. Они, по его замыслу, должны в одну из ночей перебить охрану школы, захватить и открыть городские ворота, через которые Минуций и его воины ворвутся в Капую. Аполлоний также назвал имя человека, которого Минуций втайне от всех заслал в город, чтобы через него поддерживать связь с заговорщиками. Его зовут Марципор, но он, разумеется, действует под чужим именем. Сегодня он объявился в лагере, переговорил с Минуцием с глазу на глаз и снова исчез, но Аполлонию удалось подслушать их разговор. Тебе необходимо установить наблюдение за всеми гладиаторскими школами. Рано или поздно этот Марципор себя обнаружит, и ты будешь знать точно, в какой из школ составлен заговор.

— Уж об этом-то я позабочусь, — произнес Лукулл сквозь зубы.

Значение всего того, о чем сообщил Деметрий, трудно было переоценить. Лукулл воспрянул духом. Он почувствовал необычайный прилив энергии и уверенности в себе, мысленно благодаря своего предусмотрительного шурина, вольноотпущенник которого полностью оправдал свое предназначение. Теперь он один стоил целой армии.

Когда Деметрий ушел, претор долго ходил взад и вперед по комнате, охваченный раздумьями.

Взвесив все появившиеся на данный момент новые обстоятельства, он сел за стол и написал письмо в сенат. В нем он сообщал, что успех мятежников незначителен и что в скором времени с ними будет покончено со всей решительностью.

В ту же ночь гонец с письмом Лукулла выехал в Рим.

На следующий день после сражения Минуций отослал в Капую одного из пленных с предложением претору о перемирии, во время которого обе стороны будут беспрепятственно подбирать и хоронить своих убитых.

Гельвинован с согласия Лукулла лично составил из жителей несколько похоронных отрядов, одновременно усилив охрану ворот и наблюдение за противником на случай, если беглые рабы, в подлости которых он ни на миг не сомневался, вздумают коварно нарушить ими же предложенное перемирие.

Однако он напрасно беспокоился: повстанцы ничем не нарушили перемирия, занимаясь весь день только похоронами своих павших товарищей и поминальными обрядами.

Убитых римлян, капуанцев, самнитов, а вместе с ними куманцев и путеоланцев оказалось более шестисот человек. Восставшие потеряли погибшими вдвое меньше, включая раненых, которые умерли в течение нескольких дней после битвы.

По окончании похорон, завершившихся всеобщим поминальным пиром, Минуций созвал на совет старших командиров — нужно было решить, как поступить с пленными. Содержать в лагере такое множество пленных он считал нецелесообразным и предложил разослать их всех по нескольким кампанским городам, что не позволит претору Лукуллу, по сути осажденному в Капуе, снова собрать их вместе.

Начальники манипулов в общем были согласны с Минуцием, но Ламид, Гилерн и Клеомен настаивали на том, чтобы провести пленных римлян «под ярмом». Они считали это лучшей наградой победившим воинам.

— Опозорим проклятый Рим на всю Италию! — восклицал Ламид.

Минуцию не хотелось подвергать такому унижению своих соотечественников — представителей той самой армии, в составе которой сам он служил и воевал около четырех лет, но ему пришлось уступить горячим просьбам соратников.