Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

У Никтимены были черные миндалевидные глаза, белое лицо и роскошные каштановые волосы, блестящими локонами падавшие на ее прекрасные обнаженные плечи и полуоткрытую грудь, высокую и упругую.

— Так вот ты какая! — нараспев произнесла Никтимена после того, как Ювентина учтиво ее поприветствовала. — Подойди, подойди ближе, милая. Дай-ка мне посмотреть на тебя… О твоей красоте идет слава по всей Кампании, — помолчав, продолжала она. — Или ты об этом не знаешь? В Кумах, я слышала, тебя величают «кампанской Еленой».

— Я действительно ни о чем таком не знаю, — сдержанно отвечала Ювентина. — Что значит «кампанская Елена»? Чем я обязана такому прозвищу? До сих пор я надеялась, что все забыли о моем существовании…

— О, нет, — усмехнулась Никтимена. — О тебе говорят даже больше, чем о Минуции… В Кумах ходит упорный слух, будто Минуций из-за тебя поднял восстание рабов, — грустно покачав головой, прибавила она.

— Из-за меня? — еще больше изумилась Ювентина.

— Я-то все про тебя знаю. Минуций в одном из своих писем ко мне подробно описал твою историю, но люди рассуждают по-своему. Ты же не станешь отрицать, что Минуций обещал заплатить за тебя семь талантов несчастному Волкацию? Попробуй-ка теперь убедить кого-нибудь, что это не так или что он сделал это ради чего-то другого, а не из-за великой страсти к тебе? Все вокруг говорят, что он, отчаявшись собрать такую сумму денег, решил пойти на что угодно, но не расставаться со своей возлюбленной, то есть с тобой. Вот почему тебя прозвали «кампанской Еленой», памятуя о том, что Троянская война вспыхнула из-за любви Париса к дочери Зевса и Леды [436].

— Какой нелепый слух, — хмурясь, сказала Ювентина. — Минуций ко мне совершенно равнодушен. Можешь не сомневаться, он любит только одну тебя и…

— Ах, нет! Наша любовь кончилась, — изменившись в лице, прервала ее Никтимена. — Минуций сам все погубил своим безумием. Между нами все, все кончено. Как только он появится здесь, я скажу это прямо ему в лицо… Он предлагает мне стать царицей! — презрительно скривив губы, продолжала она. — Ах, какая великая честь для бедной гетеры стать женой царя взбунтовавшихся рабов! Несчастный безумец! Неужели он думает, что ему удастся долго противостоять Риму, покорившему столько царств и народов? Он и меня хочет увлечь в бездну!.. Но нет… это уж слишком… я не хочу, чтобы палач удавил меня в римском Туллиане, я не хочу погибать вместе с ним… О, Юнона! За что мне все это?..

И Никтимена, закрыв лицо руками, разрыдалась.

Ювентина в печальной растерянности смотрела на бедную женщину, которую ей от души стало жаль. Как видно, Никтимена, хотя и была гетерой, испытывала к Минуцию искреннее чувство.

— Вот так… каждый день я оплакиваю его, себя и… нашу любовь, — всхлипывая и вытирая слезы краем покрывала, говорила Никтимена. — Что мне еще остается? Я всем сердцем чувствую приближение несчастья. О, лучше бы он стал нищим! Я бы не оставила его в беде. Вместе мы как-нибудь поправили бы свои дела, но законным путем, а не ужасным преступлением, которому теперь не будет прощения… Нет, не будет, — упавшим и скорбным голосом повторила она и, тяжело вздохнув, снова заговорила: — Минуций единственный из всех мужчин, за кого я когда-то хотела и могла бы решиться выйти замуж. Но прав, тысячу раз прав был халдей, гадавший мне еще в ранней юности… Он сказал, чтобы я опасалась замужества, потому что оно принесет с собой мою погибель… Ну, а ты? — помолчав, обратилась она к Ювентине. — Мне известно, что Минуций втянул тебя в свои дела. Я знаю, что по его приказу ты помогла каким-то гладиаторам совершить побег из Рима, причем не обошлось без большого кровопролития… Как жаль, милая девушка, что ты не нашла способа уклониться от участия во всем этом! Теперь разве что претор вспомнит о старинном законе Аквилия [437], по которому ты можешь рассчитывать на снисхождение…

— Минуций ни к чему меня не принуждал, — покачала головой Ювентина. — Я действовала по своей воле… ради себя, ради своей свободы, ради того, кого люблю. Я знаю, что мне несдобровать, если я попаду в руки римского правосудия.

— Вот что, девушка, — покусывая губы, сказала Никтимена. — Минуций в последнем своем письме сообщил мне, что ты спасла жизнь Марку Лабиену. Он тебе обязан, и у тебя есть хорошая возможность спасти себя, прибегнув к его покровительству, когда… когда произойдет неизбежное. Здесь же тебе нельзя оставаться. Мне ведь тоже грозит опасность, потому что я под подозрением у властей. Подумай сама, в каком я окажусь положении, если тебя обнаружат в моем имении. Меня сразу обвинят в укрывательстве беглой рабыни, притом обвиненной в уголовном преступлении…

— Я тебя хорошо понимаю, госпожа, — спокойно произнесла Ювентина. — Я готова хоть сегодня покинуть виллу и уйду в лагерь. Я не хочу, чтобы ты пострадала из-за меня и…

— Ах, нет, милая, я не гоню тебя сейчас! Пока Минуций в силе, живи тут, ради всех богов… О, Юнона! У меня разболелась голова… Я попрошу тебя прийти завтра ко мне утром. Ты поможешь мне, я должна привести себя в порядок к приезду Минуция.

— Я непременно буду, госпожа.

Простившись с Никтименой и покинув ее конклав, Ювентина вышла во двор.

Близился вечер. Небо со стороны Казилина расчистилось от туч. Только за Тифатской горой и над ее вершиной еще теснились серые кучевые облака, края которых были слегка окрашены розовым отблеском заката.

Во дворе стояли кучками воины из отряда Аполлония. Сам «префект претория» прохаживался, заложив руки за спину, перед распахнутыми воротами виллы. Все солдаты были незнакомы Ювентине, и это несколько ее удивило. Аполлоний обычно разъезжал во главе ликторов и телохранителей Минуция, среди которых, кроме Геродора и Эватла, она многих знала в лицо. Но в этот миг она ничего не заподозрила и поспешила к себе в комнату…

В этот день, рано утром, Деметрий, оставивший в распоряжении Аполлония почти всех своих всадников, отправился в Капую и, явившись к Лукуллу, доложил ему, что мятежники, занятые приготовлениями к штурму Казилина, ведут себя крайне беспечно и было бы неразумно не воспользоваться этим, даже если сегодня Аполлонию не удастся заманить Минуция в имение его любовницы.

— Все нам благоприятствует, — убеждал претора вольноотпущенник. — Ночь будет темная. Луна взойдет перед самым рассветом. Пароль бунтовщиков нам известен. К тому же Аполлоний обещает именем Минуция с наступлением ночи отозвать все дозоры. С помощью моих всадников перебьем охрану и вцустим твоих воинов в неприятельский лагерь еще до восхода солнца.

Лукулл, немного поколебавшись, решил действовать.

Он уже располагал почти тремя тысячами пеших воинов и тремя сотнями всадников.