Радий Фиш - Спящие пробудитесь

Кузнец был единственным русичем в его стане. Бедреддин гордился тем, что на его слово собрались люди разных званий, принадлежавшие к разным верам и разным народам. Видел в сем еще одно подтверждение своей правоты. Истина, как благодать, дается каждому, нужно только открыть глаза, очистить сердце. В том была его сила.

Но в мире двойственности и палка имеет два конца. В силе таится слабость. Разве потому только были они разбиты сейчас под Загорой пятнадцатью сотнями османских всадников, что те были привычней к войне, лучше обучены ратному строю?

Братьев было в три раза больше. Но говорившие на разных языках, веками приученные не доверять и зачастую превратно понимавшие друг друга, они в решающий час стали думать лишь за себя. Стоило дрогнуть болгарским войнукам, по которым пришелся первый удар, как побежали греки. Азапы отходили к лесу с боем. Но акынджи, не полагаясь на своих воевод из беев, не пришли им на помощь. И вот бродят теперь по лесам разрозненные ватаги, подавленные разгромом, теряющие веру.

А попы и муллы из кожи лезут вон, чтобы обратить различие в рознь, чтобы все осталось, как было. Мусульманам внушают: Бедреддин-де выдает себя за пророка, а идет против Аллаха. Убеждают болгар и греков: Бедреддин, мол, отвращает вас от веры предков, чтобы сесть с вашей помощью на османский стол, а сядет — все пойдет хуже прежнего. Грозят карами земными и небесными, сулят прощенье отступникам.

Снова завыла в лесу собака, и Бедреддин вспомнил десятника изникской приворотной стражи, которого, как барана, заколол Джаффар. Кровь обагрила их первый шаг к свободе. Сколько ее пролилось с того дня! Неужто каждый шаг к свободе и братству должен быть залит кровью? Гибли лучшие, храбрейшие, постигшие. И с ними те, кто не ведает, что творит. А он, чьему слову верили, за кем шли, жив. И враг торжествует…

Он не додумал до конца. Слишком велика была душевная мука. Самому впору было завыть, подобно псу.

Еще в Загоре поползли слухи: Бёрклюдже Мустафа распят, Ху Кемаль Торлак повешен. В это невозможно было поверить. Думалось, лжет враг, смущает сердца. Так сподвижники и говорили народу. Но ватажники задумались, заколебались. А что, если правда? Значит, тогда попы да муллы не врут? Решимость крестьян питала вера: Аллах там, где победа. Да и как было не смутиться темным крестьянским головам, если он сам, Бедреддин, знающий Истину, едва в ней не усомнился… Вера, слепая вера, не просвещенная постиженьем, работой ума и сердца, — вот причина их пораженья, источник всех кровопролитий. Разве не ведал он этого прежде? Знал, но одно дело знать, другое — испытать самому.

Ахи Махмуд и Азиз-алп, вернувшись из Эдирне, подтвердили: страшные вести не лживые измышления врага, а правда. И являлся вопрос: что дальше?

Истошный отчаянный плач верного пса вернул его мысли к убитому русичу. Что хотел поведать ему кузнец? Русич был один как перст, ни с кем не повязан. Кто и за что мог расправиться с ним? Ахи Махмуд обмолвился: злой до работы был мастер, много помог в устроении детинцев, настрадался на веку от своих князей, татарских мурз, болгарских чорбаджиев, лютым стал ненавистником беев… Вот кому могло понадобиться его молчанье! Уж не замышляется ли измена, чтоб спасти свои головы? Куда, кстати, подевался Юсуф-бей после того, как акынджи ослушались его приказа? Убит? Кто его видел? Надо будет расспросить Шахина, как только прибудет… Измена… Кровь, пролитая в нх собственном стане… Что дальше?

Медленно вызревало решение. Прежде чем утвердиться в нем, послушать бы старых споспешников. Да где они? Где неторопливость, ум, мужество Мустафы, прямота, щепетильность Кемаля? Оба приняли смерть за Истину. А он, пославший их, — жив… Из старших остались лишь Ахи Махмуд, Джаффар да Маджнун. Остальные еще незрелы. Впрочем, от его решенья зависит их жизнь тоже…

— Маджнун! — окликнул он. Писарь тайн поднял голову. — Поднимай братьев.

Бедреддин вышел во двор. Тенью метнулся за ним Джаффар.

Тьма. Шелест леса. Вой пса.

Небо вызвездило, предвещая холода. Звезды мерцали, далекие, ясные.

Вспомнился друг его юности Муса Кади-заде. Давний их спор: «Тебе — люди, мне — звезды…» Уроки покойного учителя Фейзуллаха, одержимого числами, звездами.

Бедреддин вгляделся в небо. Может, звезды и впрямь подскажут решенье? Венера восходила в созвездье Тельца. И стояла так близко от Марса, чуть ли не рядом. По всем канонам науки это предвещало беду.

Бедреддин горько усмехнулся: сколь часто звезды предсказывали то, что было ведомо и без них.

До рассвета оставалось недолго. Он возвратился в дом. Достал часы, когда-то подаренные ему в Каире. Сколько людей успело за эти годы исчерпать свое время до последней песчинки. Много ль осталось ему самому?

Он поставил часы рядом. Беззвучно заструился песок. Сподвижники ждали слова учителя. Он сказал:

— Звезды говорят о беде, но мы и так ее знаем: под Загорой нас обратили вспять, в Карабуруне, в Манисе соратники наши — да славятся их имена! — легли за Истину. Мы — живы. Нам решать: что дальше? Слово за вами.

Сподвижники молчали.

— Идти к Акшемседдину, собрать в стане силу и снова ударить. Не затем ли мы разослали гонцов, учитель? — спросил Ахи Махмуд.

— Наша сила в простом народе. А он верит: Истина там, где победа.

— Разве не так? — удивился Джаффар.

— Так, брат наш Джаффар, так. Но неужто ты позабыл: инс а н, зам а н, мек я н. Или запамятовал по-арабски? Люди, время, место, — перевел он, — вот что решает.

— В слове твоем — наша сила, шейх Бедреддин, — воскликнул Дурасы Эмре.

— Ты прав, ашик. В слове Истины, что открылась нам, — сила. Но она являет себя через людей. Ваше дело с Маджнуном нести его дальше, хранить до времени. Нынче время упущено. Когда оно представится снова, бог ведает.

— Впереди зима, — проговорил десятник Живко. — Как прокормимся мы в лесу? Крестьяне измучены…

— Вынесем, вытерпим все. Дождемся часа. Лишь бы учитель был с нами! — не выдержал Маджнун.

— Боюсь, Маджнун, ни моей, ни вашей жизни не хватит, чтобы дождаться. А ратовать придется теперь. Ты — воин, Азиз-алп, что скажешь?

— Драться! И победить!

— Можно ли победить, не веря в победу? Совесть в тебе не свирепа, воин. Не жаль тебе понапрасну пролитой людской крови…

— Был бы ты жив, учитель!

— Я не султан, Азиз-алп, чтоб спасать свою голову, посылая на смерть других.

— Уйдем в Валахию. Господарь Мирче примет. Пересидим…

— Сказано, Азиз-алп: я не султан, не принц, не бей, чтобы прятаться от одного властителя у другого. Чего бы стоило тогда наше слово…

Бедреддин глянул на часы. Почти весь песок был в нижнем сосуде. Вот-вот наступит рассвет.

В предутренней тишине послышался приближающийся стук копыт. Всадники спешились перед домом.