Радий Фиш - Спящие пробудитесь

Когда султан пребывал во дворце, нервы у обитательниц гарема к вечеру напрягались, как воловьи жилы на колках кобуза: стоит тронуть неосторожной рукой, и в ответ раздастся какофония — скандалы, истерические припадки, обмороки.

Идя по длинным переходам, Мария и Джазибе спиной ощущали на себе взгляды, исполненные такой черной зависти, по сравнению с которой эбеновая кожа сопровождавшего их евнуха-суданца показалась бы белее чистой бумаги.

Полтора года назад сестры были поднесены в дар султану Баркуку их отцом, вождем одного из эфиопских племен. Марии в тот год исполнилось двенадцать, а Джазибе одиннадцать лет. По обычаю их родины, к двенадцати годам матери обязаны были посвятить своих дочерей в сокровенные тайны любовного искусства, передававшиеся из поколения в поколение. В противном случае их окружило бы всеобщее презрение как женщин, не выполнивших материнского долга. Эфиопские рабыни на невольничьих рынках ценились высоко.

Мария и Джазибе, не знавшие до той поры ни одного слова, кроме как на родном амхарском, за время пребывания при каирском дворе освоили арабский, а заодно постигли и прочие премудрости, коим здесь учили. Это наряду с природным изяществом и наследственным чувством достоинства сделало их украшением султанского сада роз, как придворные поэты именовали собрание султанских наложниц.

Тонко позванивая подобранными по гамме ножными браслетами, сестры шли в тот вечер за своим чернокожим стражем навстречу судьбе, готовые ко всему, страшась лишь одного — разлуки.

В покое, куда, миновав три караула стражи, их привел евнух, они увидели сквозь темные вуали, закрывавшие их лица, но не застилавшие взора, государя, а рядом с ним султанского наставника шейха Ахлати и воспитателя принца Фараджа факиха Бедреддина. Они видели их несколько раз сквозь зарешеченные окна гарема, а еще больше слышали о них.

Баркук встал, подошел к невольницам. Взял их за плечи и легонько подтолкнул вперед со словами:

— Наша рабыня Мария теперь принадлежит вам, мой шейх! А рабыня наша Джазибе — теперь ваша рабыня, досточтимый факих Бедреддин! — И, резко повернувшись, вышел вон.

Похоже, султану стало жаль своего дара. Но что стоит дар, коего не жаль?

Сестры не верили своим ушам. Вырваться из султанского гарема и попасть не в руки вельможи, у которого на дню сорок прихотей, а в гареме десятки наложниц, не к жестокому воеводе, мамлюку, или скаредному купчине, не к лицемеру улему, озабоченному, как бы потешить себялюбие, а к людям, чье сердце смягчено просвещением, коим не пристало иметь много жен, о такой удаче они и думать не смели. Едва дыша, стояли они, боясь пошевельнуться, и все еще не верили.

Ахлати и Бедреддин переглянулись. Что делать? От султанского подарка не откажешься. Тем более что Баркук, будучи человеком образованным, вложил в свой подарок еще и лестный намек. Наложницу по имени Мария властитель Эфиопии, по преданию, прислал некогда в дар пророку Мухаммаду. Тем самым султан как бы подчеркивал, что шейх происходит из рода пророка и обладает его достоинствами. Бедреддин же, получив Джазибе, становился свояком шейха.

Следовало принять дар с благодарностью. А вместе с ним и новую ответственность и новые заботы. Ведь им дарили людей, созданных Господом по образу и подобию своему, что, как позднее станет растолковывать своим ученикам Бедреддин, по сути дела, означало: в каждом человеке есть частица света Истины. Хорошо, что шейх Ахлати был вдов, а Бедреддин холост.

Не обменявшись ни словом, они дали знак девушкам следовать за ними. В сопровождении стражи вышли из дворца. Миновав крепостные ворота, по темным улицам, освещаемым лишь фонарями слуг впереди и позади, под усыпанным звездами безлунным черным небом проследовали к медресе Шейхуние, где обитал Бедреддин, а шейх Ахлати на два квартала дальше по направлению к старинной мечети Ибн Тулуна, близ которой помещалась его ханака.

Мюэйед не ждал Бедреддина и спросонья никак не мог сообразить, что происходит. Тот не стал ему ничего объяснять — самому впору было просить объяснений.

Когда они остались наедине, Джазибе ловким движением скинула с плеч ферадже — темное покрывало с ложными рукавами, скрывавшее от посторонних глаз фигуру. При свете свечи, оставленной Мюэйедом, зазеленело ее тонкое шелковое платье поверх темно-синих шальвар. Поправив такую же синюю бархатную шапочку над черными струями косиц, она, точно кошка, впервые очутившаяся в новом помещенье, мелкими осторожными шажками обошла келью. Задержалась у стрельчатой ниши, где лежали незаконченная рукопись, тростниковые перья, ножичек для их зачистки, песочница и чернильница с разноцветными шелковыми нитями, чтобы перо не набирало слишком много чернил; помедлила возле книг, сложенных грудами у стены. Дойдя до ниши, где лежали постели, быстро разобрала их, взбила подушки, тюфяк, расстелила его на ковре, покрыла сверху тонкой батистовой простыней, а сверху лоскутным одеялом.

— Отдыхайте, мой повелитель! Время позднее, день у вас был многотрудный!

Бедреддин вздрогнул от неожиданности, словно услышал речь безгласного существа. Погруженный в себя, он молча следил за каждым изгибом муравьиной талии, колыханием округлых бедер. Звук ее голоса пробудил его ото сна. Смысл ее слов смутил его. Странно сказать, но в свои тридцать шесть лет он впервые, если не считать той давней истории с черкешенкой Фюзой, остался наедине с молодой женщиной. Он опустил глаза.

Джазибе догадалась о его смущении. Подошла. Помогла снять халат, потянулась к завязкам рубахи. Но он остановил ее руку. Мягкая прохладная ладошка — снаружи темней, чем изнутри, источала тепло, проникавшее сквозь его кожу, вливавшееся в сосуды, растекавшееся по телу.

— Я понимаю, что недостойна такой чести, мой повелитель, но позвольте хоть сегодня послужить вам!

Завороженный ее глубоким голосом, Бедреддин не ответил. Эфиопка положила ладонь на его плечо, чуть заметно надавила, и он покорно сел. Сняв с него рубаху, она стала разминать ему шею, плечи. Сходящимися и расходящимися полукружьями ее темные руки, излучавшие невидимый свет, двигались по его спине. Бедреддин отдался освобождающей и одновременно возвышающей неге. Она не была бездумна, эта нега. Напротив, голова его полнилась какими-то новыми мыслями, только он никак не мог их поймать, удержать.

По дороге из дворца он соображал, где поместить Джазибе: в боковом приделе медресе Шейхуние, благо туда вел отдельный вход прямо со двора, или же нанять иное помещение? Наверное, надо взять слугу или купить раба, чтоб помогал по хозяйству. Ему думалось, что султанский подарок связывает его лишь новыми заботами, но сейчас он вдруг понял: Джазибе означала нечто новое в его внутренней, духовной жизни. Что именно, он пока не знал.