Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Часть первая. Начало пути

- Часа полтора-два... у меня же статейников много, оне быстро сбираться не приучены, можно и быстрее, да с патронами беда, не у всех они имеются, пока на складе получим, то, да сё,- не очень уверенно отвечал хорунжий, смущенный тем, что вынужден был признать не совсем полную боевую готовность своих самоохранников.

- Иван, - обратился атаман уже к зятю,- начинай формировать вторую сотню из фронтовиков, одной не обойдемся. У них у многих оружие и патроны дома есть, они быстрее должны собраться. - И уже громче на всю площадь провозгласил: приказываю, кроме самоохраной сотни прямо здесь сформировать вторую, командир сотник Решетников, добровольцы подходите к нему.

Задание оказалось не из лёгких, но Ивану помогло то, что в толпе нашлось немало его бывших полчан. Он тут же призвал к себе знакомых урядников и вахмистров, и те уже сами приступили к формированию взводов и отделений. Добровольцев хватало. Вообще, станица могла бы выставить и три, и четыре сотни. Кое кому приходилось отказывать по той или иной причине, и тогда обидевшись на взводного казаки, особенно молодые первоочередники бежали к Ивану:

- Иван Игнатич, господин сотник, как же это так!?...

Вскоре разъезд, дежуривший на зыряновской дороге, пригнал на площадь батрака с лошадью, которого они там перехватили. Хоть тот и отнекивался, но было ясно, ехал предупредить коммунаров. Прямо тут же под улюлюканье и бабьи возмущённые крики батраку ввалили двадцать плетей. Тихон Никитич приказал Щербакову выслать дополнительные разъезды и поторопил:

- Сбор обоих сотен через час, поспешите братцы, не дай Бог упредят!- после чего повернулся и ушёл в правление, за ним потянулись старики, члены станичного Сбора.

А на площади стеклось уже до тысячи человек и в гомоне всё больше стали

преобладать женские голоса.

Полина на этот раз оделась как казачка, в кубовое платье в каких ходили большинство станичниц в будние дни, сверху в обтяг, с широкой в складках юбкой, на голове вишнёвый с цветами платок. И всё одно она смотрелась какой-то нездешней, выделялась нежной, необветренной, непрожаренной полевым солнцем кожей лица, узкие, покатые, хоть и полные плечи свидетельствовали, что их обладательница не то что никогда сено на воз не грузила, но и вряд ли "балансировала" с вёдрами и коромыслом наперевес. Не "выручали" Полину ни высокая грудь, ни широкие бёдра. Подавляющее большинство "рядовых" казачек, с измальства работающих по дому и в поле, хоть и не в такой степени как крестьянки из новосельских деревень, но имели, как правило, лица обветренные, плечи широкие, ладони от стирки шелушащиеся. И лишь выражение лица у Полины сейчас было точ в точ как у других казачек - тревога за мужа, за отца.

Тихон Никитич не мог такое дело как разгон коммуны никому перепоручить. Иван все же ещё слишком молод, Щербаков вполне может "наломать дров", к тому же явно "копает под него". Потом дело уж очень такое... его надо сделать деликатно, чтобы не возникло никаких осечек. Получив телеграмму из отдела, он полночи просидел без сна, продумывая каждую деталь, после чего в пять утра объявил "тревогу". Формирование второй сотни и назначение ее командиром Ивана, было вызвано не только тем, что коммунаров с семьями слишком много и одной не очень боеготовой самоохраной сотни могло просто не хватить, таким образом, в корне пресекалась возможность "самодеятельности" Щербакова.

Из станицы отряд выступил ровно в семь часов утра, чтобы за час рысью дойти до лагеря и застать там всех до того, как они успеют разойтись по работам...

Уже не первый день в коммуне царило пасмурное настроение. Как ни пытался Василий пресекать слухи, но известия о свержении советской власти в большинстве губернских центров Сибири продолжали распространяться. Эти известия приносили в основном крестьяне-новосёлы, кто желая предупредить, кто со злорадством: готовьтесь, скоро вас всех в расход. Среди коммунаров тоже началось брожение умов. Некоторые горели желанием бросить уже успевший опостылеть им крестьянский труд, разобрать оружие, и пока не поздно уйти в горы, в тайгу, партизанить. Другие с ними не соглашались, они наоборот хотели оставаться на месте, убрать хлеб, продолжать строительство жилья, чтобы было, где перезимовать. Находились и такие, кто втихаря предлагал убрать из руководства коммуны всех коммунистов, дабы не провоцировать казаков, дескать, мы к советской власти уже никакого отношения не имеем. Но почти ни у кого не было желания возвращаться в холодный и голодный Питер. Увидев, дружные всходы пшеницы все окончательно уверились - здесь куда легче можно пережить лихолетье. К тому же во всей округе, окрестных деревнях запасено пропасть хлеба от прошлогоднего урожая, и не потому, что он был очень уж богатый, напротив, и засеяли и собрали куда меньше чем до войны. Просто, всегда оставались большие излишки, которые сбывались купцам, а в прошлом году всё так и осталось в амбарах да скирдах - какая торговля, если в стране неразбериха и транспорт стоит. Грибунин на заседаниях совета коммуны вел себя очень осторожно, стал тайно собирать собрания партячейки, чтобы, случай чего, выступить единым фронтом против поползновений внутренних антибольшевистских элементов. За всеми этими "комунными" интригами как-то ушло на второй план очевидное, что после свержения советской власти в области и уезде над коммуной повис вполне реальный "домоклов меч"...

Едва конный строй появился ввиду лагеря, он сразу же из походного развернулся в лаву, охватив палаточный городок полукольцом. Коммунары, позавтракав, собирались расходиться по работам. Они растерянно смотрели на приближающихся всадников. Раздались крики, женские визги, детский плач...

- Казаки! Казаки!... Ну вот и дождались, надо было ещё на той недели в горы уходить... Эх Грибунина-то снять не успели, а то бы нам может и не было ничего...- слышались возбуждённые реплики.

Впереди на рыжем жеребце атаман Фокин, одетый по полной форме, рядом с ним молодой сотник с напряжённым лицом. Казаки окружили лагерь, но шашек не обнажали, винтовок из за спин не доставали. Навстречу атаману вышел Грибунин, за ним сбились, словно стадо баранов, коммунары, мужчины, женщины, дети, испуганно озираются, о сопротивлении никто и не помышляет.

- Ну, что господин председатель, я ведь вас предупреждал, добром просил,- к лицу атамана прилила кровь. Он снял фуражку с красным околышем, достал платок вытер вспотевшие лоб, шею и обильно посеребренные волосы. - Раз вы не прислушались к моим уговорам раньше, то сейчас я уже выступаю от имени Временного Сибирского правительства, и вынужден в отношении вас применить силу. Объявляю, что ваша артель-коммуна упраздняется, ввиду того, что согласно постановлению 4-го войскового круга все бывшие кабинетские земли передаются в собственность Сибирского казачьего войска. Об этом имеется приказ войскового атамана,- конь под атаманом явно волнуется, прядает ушами, в какой-то степени и ему передаётся волнение хозяина.- На основании вышеизложенного, приказываю, наличное оружие сдать и всем разойтись, куда вам будет угодно. Сельхозинвентарь, вещевое имущество, лошадей и скот разрешаю поделить и забрать с собой. Ну, а походные кухни и хлебопекарню мы у вас реквизируем. Мой вам совет, всё продайте и на вырученные деньги уезжайте откуда приехали. Если же намереваетесь остаться, то только небольшими группами, не более десяти семей в одной деревне, будем проверять и выселять. Но сначала немедленно сдать всё имеющееся у вас оружие.