Валентин Рыбин - Огненная арена

— Да, отец, не повезло мне с женитьбой… О ее проделках в цирке все офицеры знают.

Каюм-сердар насупился, глаза налились кровью.

— Когда два сумасшедших ложатся в одну постель — в доме происходит катастрофа!

— Что же делать, отец?

— А разве ты меня спрашивал, что тебе делать, когда ложился с этой сумасшедшей?

— Ну виноват, виноват я, отец. Казни меня, я в твоей власти. Но если не хочешь казнить, если хочешь, чтобы твой сын преуспевал, научи — что делать!

— Напиши рапорт русскому начальнику, что твоя жена осквернила тебя. Несмотря на то, что сама она из баскаков, ты должен дать ей развод. Вот тебе мой совет.

— А если отправить ее домой?

— Если так, то тебе навсегда надо забыть о карьере. Я не учился в Санкт-Петербурге, но, оказывается, лучше тебя знаю о дворянской порядочности. Напиши рапорт господину генералу!

— Хорошо, отец.

Черкезхан в тот вечер не переступил порога жены и не пригласил ее к себе. Галия, уже забывшая о маленькой обмолвке, вошла к нему сама:

— Что случилось, милый? У тебя неприятности на службе? Поделись же своим горем со мной!

— Подите прочь отсюда! — гневно бросил штабс-капитан. И когда жена изумленно застыла на месте, он заорал еще сильнее: — Вон от меня!

Ханум выскочила, как ошпаренная. Черкез лег и накрылся подушкой. До полуночи из комнаты жены доносились рыдания и всхлипывания. А он бесился от жестокости. «Тварь! Я покажу тебе, как не любить мужа!» — приговаривал и чувствовал на глазах горячие слезы обиды.

Не навестил он ее ни на второй, ни на третий день. Но и с рапортом на имя начальника области не спешил: было в подсказке отца что-то фальшивое. В голове не укладывалось, чтобы муж на законную жену мог написать донос.

Между тем о разладе молодой четы зашушукались женщины каюмовского подворья. Старшая жена сердара, узнав от самого Каюма о неприятном казусе в цирке, посплетничала с родственницами и прислугой. Те поплевали за воротник: «Не приведи аллах жить с такой бесстыдной, которая не любит мужа!» и стали сторониться Галии. А ханум лишь хмыкнула: «Ах, вот вы как!» — и еше выше задрала голову. «Ничтожество!» — произносила она с пренебрежением, когда свекровь со своими сверстницами при встрече с ней замолкали и отворачивались в сторону. С каждым новым днем атмосфера в доме нагнеталась. Наконец Черкез решился: «Хватит думать, пора действовать!»

В один из дней, придя на службу, он достал из стола лист бумаги, взял перо и уже вывел в углу листа «Начальнику…», но тут его пригласил к себе Ораз-сердар:

— Чем заняты, господин штабс-капитан? Пишете что-то?

— Рапорт, господин майор.

— Рапорт?

— Да, господин майор. Три дня ходил и думал, но теперь нет больше сил терпеть. Я человек честолюбивый, дорожу офицерской честью и никому не позволю осквернять мое имя. Пишу рапорт господину начальнику области о гнусной выходке моей жены.

— Что! Рапорт? — удивился Ораз-сердар. — Рапорт на собственную жену?! — Он вдруг захохотал и внимательно посмотрел на Черкезхана. — Послушайте, штабс-капитан, вы не больны случаем? Какой шайтан вас надоумил на такой жалкий поступок? Уж не сосед ли ваш, почтенный подсказал?

— Нет, не мулла, — обиженно отвернулся Черкезхан и вдруг вспылил: — А что прикажете с ней делать! Не ласкать же мне ее за такое гнусное предательство! Я хотел ее вышвырнуть вон из Закаспия, но отец рассоветовал,

— И правильно, что рассоветовал, — согласился Ораз-сердар. — Если б вы наделали глупостей, то и мне бы пришлось вместе с вами их расхлебывать.

— Вам-то чего ради?

— Знаете, штабс-капитан, если б ваш рапорт оказался на столе генерала Уссаковского, он бы посчитал вас идиотом. А заодно и меня вместе с вами. Дайте-ка сюда рапорт.

Черкезхан сел и обхватил руками голову.

— Выходит, господин-майор, моя жена Галия и не оскорбила меня? Выходит, сказать, что она не знает — любит или не любит меня, — это пустяк? Неужели, надев царские погоны, мы должны терять наше достоинство? Хотел бы я знать, как поступили бы вы, господин майор? Неужели вынесли бы такое оскорбление?

— Разве честь мусульманина обязывает писать жалобы на жен? — остановил поток излияний Ораз-сердар. — Честь мусульманина обязывает вас воздать провинившейся по заслугам. Я бы на вашем месте сказал жене: «Ханум, раз вы не любите меня и считаете злым и раздражительным, то живите себе одна. А я возьму себе другую, которая меня любит!». Слава аллаху, штабс-капитан, адатом нам начертано иметь по четыре жены.

Ораз-сердар умолк. И Черкез задумался: «Действительно, зачем горячиться? Зачем писать? Не лучше ли подумать о новой жене? Разве не найдется в Туркмении красавицы, которая бы затмила прелести Галин?»

— Да, господин майор, — облегченно согласился Черкез. — Вы очень умный человек, спасибо вам за совет. Вы предостерегли меня от дурного шага.

— Вот это другой разговор, — самодовольно отозвался Ораз-сердар и хлопнул по плечу штабс-капитана. — На наш век женщин хватит. Не о них надо думать. Женщина — всего лишь украшение дома, но богатство — ум и мужество джигита. Забудьте о своей ханум, а другую жену я помогу вам найти!

— Спасибо, господин майор.

— Теперь за дело, штабс-капитан. Соблаговолите сегодня же отправить депеши всем приставам, чтобы на шестое обеспечили явку к начальнику области главных ханов и крупных арчинов Мерва, Геок-Тепе, Серахса…

— Слушаюсь, господин майор. Разрешите идти?

— Идите.

В Асхабаде властвовала зима. Обочины дорог я тротуары, крыши домов и ветви деревьев — все было покрыто белым покровом.

В городском саду белым-бело и — ни души. Только чугунная ограда выделялась черными пиками, да воронье на деревьях чернело. Тамара вошла в сад со стороны Куропаткинского проспекта и медленно направилась в глубину, к оркестровой будке, где осенью по вечерам играл вальсы офицерский оркестр. Именно тогда, в один из первых дней начавшегося учебного года, здесь подружки-одноклассницы показали ей нового учителя математики, Людвига Людвиговича Стабровского. Стоя под ручку с женой, он слушал музыку. Гимназистки осмотрели его и нашли, что математик высок, красив и, наверняка, не одной барышне вскружит голову. Но на уроках он оказался человеком весьма сдержанным в своих эмоциях, и достаточно требовательным. Как-то он задал неожиданно Тамаре вопрос: «Вы полька?» — «Да, Людвиг Людвигович, в какой-то степени. Отец поляк. Он военный фельдшер». — «Очень приятно», — улыбнулся он, отчего девушка потупилась и тотчас была названа одноклассницами «избранницей» Людвига. Тогда она и в самом деле была неравнодушной к нему — даже подумывала с горьким сожалением: «Такой еще молодой, а уже женатый». Однако, что поделаешь, коли не судьба?! Помучилась, повздыхала — и заставила себя не забивать свою «глупую» головку всякой чепухой. Вот и сейчас, ожидая его в заснеженном саду, она испытывала к учителю неодолимое влечение…