Юрис Леон - Суд королевской скамьи

Миновав Линкольн-инн, они проехали мимо Нью-Гейтуэй, направившись прямо к Большому Залу, в огромном парке которого почти никого не было видно.

Большая часть Линкольн-инна принадлежала стряпчим. Здесь были расположены их конторы. Юридическая фирма «Александер, Бернштейн и Фридман» занимала подвальное помещение, бельэтаж и первый этаж на Парк-сквер, 8. Помощник портье в высоком цилиндре взмахом руки отправил «бентли» леди Уайдмен на запасную парковку, и Эйб проследовал за ней через лабиринт кабинетиков, скрипучих полов, бесконечных кип бумаги, стен из книг, нескончаемых поворотов и подъемов, которые завершились наконец внушительной дверью с вывеской «Александер, Бернштейн и Фридман, присяжные поверенные.

Секретарша, молодая дама в мини-юбке по имени Шейла Лем, которая всем своим внешним видом опровергала эту фамилию, провела их через маленькую приемную, заполненную старыми номерами «Панча».

— Будьте любезны следовать за мной, — сказала она.

Встречая их, Джейкоб Александер встал иа-за стола — высокий стройный человек с густыми седыми волосами, внешностью своей напоминавший библейского пророка. Он тепло приветствовал Кэди, обратившись к нему низким мягким голосом мудрого раввина.

Выходя из комнаты, Шейла Лем закрыла за собой двери.

— Мы долго совещались между собой, — сказал Александер. — Немыслимо приносить извинение Адаму Кельно на открытом суде. В данной ситуации оно было бы воспринято как извинение перед нацистами за то, что они уничтожали нас в концлагерях.

— Но меня серьезно беспокоит это дело, — сказал Эйб. — Имеющиеся у нас шансы невелики. — Он привел мрачные предостережения Левина и его мнение о том, что может ждать Шоукросса.

— К сожалению, мистер Кэди, вы стали международным символом для евреев, а также для неевреев. Человек, написавший «Холокауст», берет на себя ответственность, которую он ни с кем не может, разделить.

— Я могу рассчитывать на какую-то поддержку? Александер пожал плечами.

— Может, да, а может, и нет.

— Я не могу позволить себе больших расходов.

— Как и мы, — сказал Александер. — Но когда мы займемся этим делом, я не сомневаюсь, что вы получите поддержку.

— А если решение будет вынесено не в нашу пользу?

— Тогда нас ждет банкротство.

— Я слишком часто слышу это слово. Я думаю, что вы требуете слишком много. В глубине души я и сам не уверен, что Кельно в самом деле виновен.

— А если я смогу убедить вас в виновности Кельно?

Эйб несколько растерялся. Что бы там ни было, но он все же надеялся как-то выскользнуть из петли, не теряя чувства собственного достоинства. Но если ему будут представлены неопровержимые доказательства, у него уже не будет пути назад. Леди Уайдмен и Александер — оба испытующе смотрели на него. Неужели этот человек в самом деле написал «Холокауст»? И неужели все его мужество — только мужество на бумаге?

— Полагаю, — сказал Эйб, — что любой может быть героем, пока это ему ничем не грозит. Я бы предпочел ознакомиться с тем, что у вас есть.

Александер нажал кнопку, вызывая Шейлу Лем.

— Мы с мистером Кэди вылетаем в Париж. Закажите нам билеты на шестичасовой рейс и два номера в «Морисе». Позвоните в Париж Эдельману, сообщите ему время нашего прибытия, а также попросите его связаться с Питером ван Даммом — пусть Эдельман ему скажет, что вечером мы у него будем.

— Да, сэр.

— Питер ван Дамм, — прошептал Эйб.

— Совершенно верно, — ответил Александер. Питер ван Дамм.

Питер ван Дамм тепло приветствовал их в холле своей роскошной квартиры на бульваре Мориса Барреса. Вместе с Кэди и Александером приехал и Самуэль Эдельман, представитель во Франции Международного форума еврейских организаций.

— Считаю встречу с вами честью для себя, сказал Эйб, пожимая руку всемирно известного скрипача.

— Нет, она делает честь мне, — ответил ван Дамм.

Горничная взяла их пальто и шляпы.

— Моя жена и дети уехали за город. Прошу вас, прошу.

Огромный кабинет был увешан фотографиями президентов и королей в обществе человека, которого многие считали величайшим скрипачом мира. Старинное французское пианино орехового дерева «Плейель» было завалено грудами нот, и рядом с ним стоял пюпитр. С детской гордостью ван Дамм показал гостям пару скрипок Амати.

Обеспечив себя коньяком и виски, они расположились на диване и стульях в алькове, окна которого выходили на бульвар де Булонь.

— Ле хаим, — сказал ван Дамм.

— Ле хаим, — ответили все.

Ван Дамм поставил свой бокал.

— Предполагаю, что должен начать с того времени, когда началась война. Мне было двадцать четыре года; я был женат, у меня был сын, и я играл первую скрипку в Гаагском симфоническом оркестре. Тогда меня звали Менно Донкер. Вы знаете историю о том, как нам пришлось скрываться. Повальные обыски немцы начали летом сорок второго года, а зимой и весной сорок третьего состоялись массовые депортации.

Ван Дамм помолчал, пересиливая боль от нахлынувших воспоминаний.

— Меня депортировали зимой 1942 года в неотапливаемом вагоне для скота. В пути мой ребенок погиб от холода, а моя жена после селекции, которая состоялась, когда мы прибыли в Ядвигу, была отправлена в газовую камеру.

Эйб закусил губу и сжал челюсти, стараясь удержать подступающие слезы. Сколько бы раз он ни слушал такие истории, они потрясали его до глубины души.

— В своем романе вы так точно рассказали обо всех нас, — продолжил ван Дамм. — Я был послан на работу в медицинский блок. Адам Кельно был старшим среди заключенных-медиков, а меня можно было считать санитаром или подручным при нем. Я вел записи, заказывал лекарства, мыл полы и тому подобное.

— То есть вы изо дня в день поддерживали с Кельно какие-то отношения?

— Да. Летом 1943 года ко мне обратился чех Эгон Соботник. Он был членом подпольного движения и попросил моей помощи — требовалось подделывать свидетельства о смерти, красть лекарства и так далее. Я, конечно, согласился. Официальной обязанностью

Соботника было вести истории болезни после операций, так что я был в курсе экспериментов в пятом бараке. Мы тайно вели записи о том, что делалось в пятом бараке, и по отрывкам, по кускам, переправляли их за пределы лагеря.

— Вы были в пятом бараке. Вы сами?

— Только когда меня там оперировали. Кельно обратил внимание на мою деятельность, и я попал в третий барак, где содержался подопытный материал для экспериментов. Поначалу мне пришлось ухаживать, за шестью голландскими юношами, яички которых подвергались продолжительному облучению рентгеновскими лучами. Этот эксперимент был частью программы по стерилизации всех евреев. Вы писали об этом. Мы находились на втором этаже барака, а женщины внизу. Облучению подвергались и молодые женщины.