Леон Юрис - Суд королевской скамьи

Абрахама Кэди, черная повязка на глазу которого была хорошо известна всему Лондону.

— Гости мистера Шоукросса в Гамильтон-рум, мистер Кэди.

— Благодарю.

Набрав в грудь воздуха, он перевел дыхание и вошел. Его встретила теплая волна шума, гама, разговоров и приветствий. Эйб, подобно циклопу, обвел взглядом помещение в поисках знакомого лица, с которым он мог бы завести непринужденную беседу, и внезапно увидел броскую красивую женщину с волосами цвета вороного крыла; ей было тридцать с небольшим. Вот в кого можно влюбиться, подумал Абрахам, когда она начала с кем-то разговор.

— О, приветствую тебя, Абрахам.

— Здравствуйте, Шоукросс. — Абрахам кивнул на женщину. — Кто это?

— Лаура Маргарита Альба. Обаятельное и очаровательное создание. Носится по всему миру. Догадываюсь, что у нее целая коллекция драгоценностей, полученных в обмен на ее благосклонность. Обычно ее можно найти рядом с греческим магнатом-судовладельцем, с каким-нибудь торговцем оружием или еще с кем-то из этой компании.

— Она здесь одна?

— Время от времени она появляется в Лондоне, представляя своих клиентов и спонсоров, и на аукционах у Кристи и Сотби приобретает какие-нибудь антикварные вещи, картины, драгоценные камни и тому подобное. Откровенно говоря, Эйб, я думаю, что этот кусочек тебе не по зубам. Ты все же хочешь познакомиться с ней?

— Сначала я хотел бы взвесить свои возможности.

Весь вечер Шоукросс и Эйб провели, переходя из компании в компанию, где велись 6есконечиые cветские разговоры. Эйб предпочитал помалкивать, отделываясь общими слонами. С другого конца комнаты она недвусмысленно улыбнулась ему и кивнула.

У него есть несколько способов развить ситуацию, подумал Эйб. С кем бы он ни имел дело — с бродяжкой ли, с содержанкой или шлюхой, — к каждой из них необходимо относиться как к леди.

Его обступали знаменитые актрисы, взволнованные приемом домохозяйки, суперсексуальные секретарши, надменные старлетки, которые безостановочно вели привычную игру, состоящую из бесконечных встреч и обменов комплиментами, где играл роль каждый оттенок голоса, из обещаний, которые никто не собирался выполнять.

Но она была поистине элегантной женщиной. Лаура Маргарита принадлежала к тому редкому типу куртизанок, которым мужчины платят без счета лишь за право показаться с ней и считают, что это лучшее вложение средств. Эйб решил вступить в игру. Высвободившись из своего окружения, он направился к ней. Она болтала с каким-то молодым ученым, держащим стакан лимонного сока; его отличала выступающая челюсть, говорящая о силе характера, и проницательные голубые глаза. Вежливо поддерживая уже наскучивший ей разговор, краем глаза она наблюдала за приближением Эйба. Эйб вспомнил, как зовут ее собеседника, хлопнул того по плечу и сообщил, что его хотел бы видеть Шоукросс.

— Мадам Альба, — сказал он. — Я Абрахам Кэди. И я хотел бы спать с вами.

— До чего прекрасная мысль, — ответила она.— Вот ключ от моих апартаментов. Номера «Арлекин» в «Воздушном саде», это в Дорчестере.

Эйб уставился на ключ.

— Вы шутите.

— Прежде чем появиться здесь, я навела кое-какие справки. И не обратись вы ко мне, я бы сама вам предложила... или вы предпочитаете несколько дней ходить вокруг и около, прежде чем ваши старания увенчаются успехом?

— Ваша взяла.

— Я обожала вас, еще когда вы были писателем.

— Очень забавно. Это Шоукросс навел вас на эту мысль?

— Нет. Я читала ваши книги и видела фильмы. Через полчаса я ухожу. Почему бы и. вам не исчезнуть в следующие полчаса? Я буду ждать вас.

Молодой любитель лимонного сока подлетел к ним.

— Шоукроссу я совершенно не был нужен. Весьма наглый поступок с вашей стороны.

Повернувшись спиной к мадам Альбе, Эйб оказался лицом к лицу с ученым. Он приподнял на глазу повязку, из-под которой показался уродливый шрам.

— Хотите тоже обзавестись таким украшением, молодой человек? — спросил он.

Молодой человек улетучился.

— Боже небесный, — сказал Эйб, — лиловые стены, лиловый ковер и даже простыни лиловые.

— Обожаю эту гамму. Она гармонирует с моими черными волосами.

— Прежде чем я уложу тебя, как насчет того, чтобы заказать мне выпить?

Оценив роскошь ковров, Эйб сделал глоток бренди и глянул на кушетку напротив, на которой в почти прозрачном халатике расположилась хозяйка.

— Ты не против, если я буду называть тебя просто Мэгги?

— Нисколько, мне это даже приятно.

— Мэгги, никому в мире не нравятся длинные унылые истории, а я типичный герой одной из них. Боюсь, что ты попала в паршивую компанию. Честно говоря, мне надо было бы стать бродягой в Сохо.

— А я веду такой образ жизни по нескольким причинам. Главным образом, из-за моей любви к драгоценностям. Мой последний спутник, француз, владелец авиационных заводов, ревновал меня отнюдь не с французским изяществом и два года держал буквально под замком.

— У тебя довольно комфортабельная тюрьма, Мэгги. Но как я тут оказался?

— Без сомнения, тебе должно быть известно, насколько ты привлекателен. Кроме того, у меня явная склонность к писателям. Все они маленькие дети и нуждаются в материнской ласке, а ты самый грустный мальчик, которого я когда-либо видела.

— Ты собираешься всю ночь упрашивать меня, чтобы я не боялся, и говорить все те слова, которые я мечтал услышать от своей жены?

— Да.

— Господи, да наш диалог даже хуже, чем в книгах, которые я писал.

— Вот чего критики никак не могут понять — мудрость всего мира укладывается в несколько дюжин штампов. И мы проводим жизнь, повторяя сами себя.

— Уже 1962 год, — сказал Эйб. — Мне минуло сорок два. У меня восемнадцатилетний сын и дочь пятнадцати лет. Я двадцать лет женат на весьма достойной женщине, которая так и не поняла, что значит быть женой писателя. Но чего Бог не дал... Она разочаровала меня. У меня было много любовных связей, и я давно уж перестал испытывать угрызения совести за них, но знаю, что за все приходится рано или поздно расплачиваться, и придет день, когда все мои грехи предъявят к оплате. С другой стороны, я почти не получаю удовольствия от своих похождений, потому что на самом деле ищу не только радостей тела. Я ищу мира, покоя и условий для работы, когда мне в самом деле захочется писать.

Мне было всего двадцать лет, когда я написал свой первый роман. Вчера, двадцать два года спустя, я завершил рукопись, которая представляла собой полное дерьмо. Я полностью потерял чувство собственного достоинства и самоуважения, раз позволил себе написать такую книгу.

Посмотри на меня, Мэгги, — рубашки с монограммой и изящная повязка на глазу. Ты должна знать, что два дня назад был Йом-Кипур, еврейский праздник, День Искупления, когда мы должны размышлять о себе и о своей жизни. Мой отец, да упокой, Господи, его душу, ушел в мир иной как раз на Йом-Кипур. Я кое-что обещал ему и не сдержал слова. Так что можешь любоваться на мои рубашки с монограммой, провалиться бы им.