Леон Юрис - Суд королевской скамьи

Не в силах выдержать пронзительный взгляд Марии Висковой, Гольдмарк принялся обкусывать ногти.

— В этом деле есть и еще один аспект, и он связан с участием в нем Абрахама Кэди, сионистского провокатора и врага польского народа.

— А ты читал «Холокауст», Гольдмарк?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

— Не беспокойся. Я не сообщу об этом в Комитет.

— Эта грязная книжонка наполнена клеветой, ложью, провокациями и сионистской пропагандой.

За окном шел густой снег. Гольдмарк, большой мастер увиливать от ответов, отнюдь не был растерян. Он решил подойти к окну и поговорить о погоде. Смелость Марии Висковой была хорошо известна. Ее преданность коммунизму не подлежала сомнению. Можно было предположить, что ради блага партии она согласится на его предложение, что позволит им выйти из затруднительного положения. Как бы изложить в Варшаве ее позицию? Ему пришла в голову мысль, что этим делом стоит заняться тайной полиции, которая сможет заставить ее замолчать. Но в таком случае сионисты раздуют инцидент и поднимут международный скандал.

— Я собираюсь отправиться в Лондон и принять участие в процессе, Гольдмарк.

— Этот вопрос должен будет решить Комитет,— ответил он.

Париж, Рамбуйе — июнь, 1966

Дом Сюзанны Парментье в нескольких милях к югу от Парижа был уютен и ухожен, и когда Александер его посещал, он всегда обращал внимание на его неброскую элегантность. Его и Самуэля Эдельмана, представителя МФЕО во Франции, старый сгорбленный слуга провел в гостиную, где-они и дожидались возвращения мадам Парментье из сада.

Она была очень стара, ей было уже под восемьдесят, но галльская живость по-прежнему была свойственна выражению ее глаз. Она пригласила их в комнату, убранство которой говорило об изысканном вкусе хозяйки; стены были украшены фотографиями в серебряных рамках ее покойного мужа, их детей и внуков.

Александер извинился за плохое французское произношение.

— Когда я получила письмо от Марии Висковой,— сказала хозяйка, — я никак не могла принять решение, мысли у меня путались. Как вы видите, я достаточно стара, немощна, и мое здоровье оставляет желать лучшего. Я далеко не уверена, что могу оказаться вам полезной, но Мария сказала, что я должна повидаться с вами, и вот вы здесь.

— Мы узнали, что вы были заключенной в Ядвиге, и не сомневаемся в важности ваших показаний, сказал Александер.

Она пожала плечами; движения ее рук во время разговора были затруднены.

— Я знаю о деятельности Кельно только косвенно. И я не имею права показать под присягой, что лично видела его за работой.

— Но вы были достаточно близки к Марку Тесслару.

— Мы были как брат и сестра.

— Странно, а он никогда не упоминал вашего имени.

— Он всего лишь выполнял мое пожелание. Но, получив письмо Марии Висковой, я не вижу причин молчать о прошлом.

— Разрешите мне задать вам прямой вопрос, обратился к ней Александер.

— Я постараюсь избежать французской манеры отвечать уклончиво.

— Судьба дела в немалой мере может зависеть от показаний Тесслара. Что вы думаете о его чувстве ответственности? Оцените его как опытный психиатр, доктор Парментье. И мне бы хотелось, чтобы на вашу оценку не влияли ваши личные дружеские чувства к нему.

— Если говорить. откровенно, мистер Александер, должна сказать, с ним что-то случилось в тот ноябрьский день, когда он увидел, как оперирует Кельно. И, может быть, шок от этого потрясения и повлиял на его суждение.

— Как вы знаете, нам приходится вступать в рискованную игру, Что вы можете сказать об обвинении Кельно в адрес Тесслара, что перед войной он делал незаконные аборты и позже занимался этим же в концентрационном лагере?

— Фантазии Адама Кельно. Все, кто знает Марка Тесслара, подтвердят, что он истинный гуманист и филантроп. Он уехал из Польши, чтобы завершить в Швейцарии свое медицинское образование, что было невозможно сделать из-за антисемитизма в Польше. И Мария Вискова и я, обе мы можем засвидетельствовать, что он никогда не делал абортов для нацистов.

— Сможете ли вы прибыть в Лондон?

— Я долго размышляла на эту тему. Не раз советовалась с моим пастором и просила Бога указать мне путь. Как у христианки у меня нет иного выбора, кроме как дать показания.

Глаза ее потухли, и стало видно, как она устала. Добравшись до цветника, мадам Парментье срезала две чайные розы и предложила гостям сделать из них бутоньерки.

— В Антверпене живет женщина, которую оперировали как раз в тот день. После войны я несколько лет выхаживала ее как психиатр. Она сильная личность. Рана в ее душе никогда не затянется, но я знаю, она не простит мне, если я не дам ей возможности встретиться с вами.

12

Корреспонденция пришла с утренней почтой. Эйб вскрыл конверт и улыбнулся. В нем было письмо от Ванессы. Он отложил его на потом.

Кэди пробежал письмо от своего французского издателя, полное стонов и сожалений, но к нему был приложен чек на две тысячи долларов на возмещение расходов по процессу.

В эти дни с ним старались связаться все, кто издавал его книги. Первым напомнил о себе его немецкий издатель, приславший пять тысяч долларов, убежденный антинацист, который в свое время был приговорен к смертной казни за участие в заговоре с целью убийства Гитлера и который уже ждал петли, когда в результате налета его тюрьма оказалась разрушенной и ему удалось сбежать.

Все они старались внести свой вклад, кроме шведа. Чем меньше было издательство, тем громче оно било себя в грудь.

Наконец он взялся за письмо Ванессы.

«Киббутц Седе-Бокер

25 июля 1966 года

Морнингсайд-лейн, 10

Саусалито

Дорогой папа!

С тех пор, как зимой ты уехал из Израиля, до нас доходили только отдельные сообщения о тебе. Мы с Иосси ужасно влюбились друг в друга. Лето в пустыне жаркое и душное, но и оно не повлияло на чувства, которые мы испытываем друг к другу.

И все же я не понимаю, почему меня гнетет такая грусть, разве что встреча с ним означает завершение какой-то части моей прежней жизни. Иосси еще год служить в армии, а потом ему предстоят четыре года в университете. Это слишком долго, и не думаю, что решусь обременять его еще и женитьбой.

Мне ужасно неприятно писать тебе то, что ты прочтешь ниже, ибо мне приходится сообщить, что я не смогу приехать в Америку. Дела на границах идут все хуже и хуже, и я не могу позволить себе оставить Израиль ради даже краткого визита к тебе. Но, конечно, во время процесса я буду с тобой в Лондоне.

Я была рядом, когда ты писал «Холокауст», и я знаю, через что тебе пришлось пройти и что тебя ждет еще более трудная работа над новым романом, и.я не могу отделаться от мысли, будто бросаю тебя.