Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

На просторном дворе, возле бассейна, перед террасой дома сидело несколько человек гостей его брата. Они раскланялись, не прерывая разговора. Брат его, Али-Реза-хан тотчас же представил Али-Эшрефа некоторым из гостей, с которыми тот был незнаком, добавив:

— Он, когда это понадобится, может быть нам полезен.

Не понимая, о чем идет речь, Али-Эшреф-хан взял стул и сел. Один из собеседников, наклонившись к брату, прошептал что-то ему на ухо. Тот громко ответил:

— Нет, я совершенно доверяю... Можете говорить свободно.

Тогда другой молодой человек лет двадцати двух, но с густой бородой, про которого говорили, что он каждый день издает «экстренные приложения» к какой-нибудь газете, сказал:

— Нет! Мы собрались сюда не для того, чтобы пить чай и есть печенье...

Али-Эшреф-хан подумал с грустью: «Значит, чай уже выпили и мне не достанется». Он уже тихонько вздохнул, когда слуга, просунув из-за его головы руку, поставил перед ним большую чашку чая.

Густобородый молодой человек продолжал:

— Нет, наши цели и задачи другие. Мы, молодежь этой страны, мы, представляющие интеллигенцию, должны найти путь к реформам. Мы не можем оставить страну в этом положении.

По горячности, какую обнаруживал молодой человек, произнося свою речь, было ясно, что пыл его скоро не угаснет, что его не уймешь каким-нибудь местишком в сорок-пятьдесят туманов и что, пожалуй, только назначение начальником финотдела в Казвине или Зенджане могло бы, подобно холодной воде, пролившейся на разгоревшееся пламя, погасить этот пыл.

Тогда поднялся с места другой, постарше, лет тридцати пяти и тоже густобородый и неблагообразный, как говорили, журналист, печатавший в своей газете рассказы для семейного чтения.

— Я присоединяюсь к словам нашего уважаемого товарища ага Б. Ваш покорный слуга того же мнения: мы должны найти путь к реформам. Реформы эти, как все считают, должны основываться на идеях обновления. Я того же мнения, однако, мое личное мнение таково, что это, прежде всего, должно относиться к обновлению ложа. Каждый человек должен иметь право отпускать жену и, если нужно, брать новую. Как же иначе? Или уничтожить все, что утверждено великими предками, вождями народа, как Шейх-Саади — да будет ему вечный покой? Все переиначить? Заслужить проклятие предков? Ну, нет! Я так думаю, что, если отцу нравится это дерево, то и сыну оно должно нравиться, потому что отец старше и опытней. Я так думаю, что, если человек наденет куцее платье, его нужно тотчас же наказать, если можно, сбросить его с Шемс-эль-Эмарэ, потому что, надев куцее платье, он тем самым делается как бы френги, делается иноверцем. Человек, кто бы он ни был, чем бы он ни занимался, должен быть в длинном платье, — тогда только никто не сможет его ни в чем упрекнуть. И, если мы видим, что кто-нибудь от жары приделал себе к шапке козырек, спереди там или сзади — это все равно, нужно такую шапку разодрать да и голову эту разбить, потому что в шапке без козырка наша народность. Вы слышите, народность наша, и эта народность попирается! То же самое насчет усов. Бритье усов? Подумайте только, неужели это не возмутительно? Стать похожим на женщину, отказаться от своего мужского достоинства? Нет, этому надо положить конец. Вот на что должны быть направлены реформы! Когда не будут так поступать, когда это кончится, тогда будет и хлеб хороший и продовольствия на всех хватит.

Затем поднялся с места некий шейх, как говорили, сын одного из тегеранских хезрет-ага, известный разными делами.

— Я хочу сказать несколько слов по поводу речи господина X. Я считаю, что наше общество должно гордиться такими членами, как господин X., который с таким глубокомыслием и проницательностью разобрал этот важный вопрос. Во-вторых, я полагаю, что его предложение относительно понимания слова «обновление» заслуживает величайшего внимания, и я прошу г. председателя — здесь он посмотрел на Али-Реза-хана — разрешить его проголосовать.

Али-Реза-хан разрешил. Али-Эшреф-хан тоже всецело присоединился. Тогда один из присутствующих раздал членам маленькие листочки бумаги. Через четверть часа был произведен подсчет голосов: «обновление» в отношении женщин было принято единогласно, а во всех других отношениях отклонено.

Тогда поднялся с места Али-Реза-хан. Он сказал:

— Да будет мне разрешено сказать несколько слов относительно глубоко искреннего отношения к делу членов нашего общества.

Все замолкли.

— Я, — сказал тогда Али-Реза-хан, — был уже во многих тегеранских обществах. Хотя, благодаря давлению первого из этих обществ, я получил пост раиса в Куме, а благодаря второму — специальную командировку, которая принесла мне четыре тысячи туманов, однако я должен все-таки сказать, что во всех этих обществах, к несчастью, не наблюдалось единодушия. Голоса разбились. В большинстве случаев предложения мыслящих людей, — в том числе, например, мои предложения, — не встречали должного внимания и отвергались большинством. Члены этих обществ считали, что человек, не получивший образования, не может быть мыслящим, что он не имеет права издавать газету, не имеет права называться лидером и властителем дум, в то время как этот взгляд в корне неправилен. Я считаю, что наша молодежь, получившая образование, в области мысли не имеет за собой ничего, кроме безверия. И, наоборот, молодежь без образования, если она даже ничего другого за собой не имеет, имеет все-таки веру. В нашем же обществе, по счастью, нет этих разногласий, и предрассудки, о которых я говорил здесь, не имеют места. Мы, слава богу, все здесь без образования. Вот, например, вы, — он повернулся к шейху, — вы, кажется, были только в ремесленном училище да и то лишь несколько дней; или вы, — он повернулся к бородатому сочинителю рассказов и газетчику, — объем вашего образования тоже, кажется, не превышает курса «мэктэба» Молла-Баджи. Наконец, обращаясь к другому юному бородачу, он сказал:

— Ну, и вы — тоже неважное кушанье: немножко в немецкую школу ходили, немножко в военную, а ведь вот теперь издаете экстренные приложения.

При словах «неважное кушанье» присутствующие рассмеялись. Али-Реза-хан однако не кончил. Оборачиваясь к человеку базарного вида в чалме цвета молока, которого называли «потрясателем кабинетов», он сказал:

— А вы кто такой? Сейчас вы торговец, а потом, смотришь, человек большой политики, а потом ремесленник.

При этих словах человек в «молочной» чалме, быстро обведя всех взглядом, сказал:

— Прошу не забывать, что после моей высылки в Эраг я причислен также к ашрафам.

Заканчивая, Али-Реза-хан сказал:

— И вот теперь посмотрите, как это общество разрешает столь важный общественный вопрос! Подумайте об этом единодушии, при котором не возникает никаких противоречий, об этом единогласном постановлении.