Марк Полыковский - Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне)

Упал и сам Зазвонов. Как был с саблей в руке, так и повалился, и сталь звякнула, ударившись о ствол орудия. Его хотели унести, но Федор Михайлович со стоном произнес:

— Не трогать! Слушайте мою команду!

И он снова выкрикивал:

— Огонь?

Семен Чебан — вестовой и кучер известной всей Фергане вороной зазвоновской пары, старался, как только мог, — облегчить страдания командира. Придерживая голову раненого, он поил его водой из походной фляги. Но освежающие, целительные капли влаги, такие дорогие в пустыне, уже не могли поддержать Федора Михайловича. Боль мутила рассудок, глаза заволакивались темной пеленой — он с трудом видел близко стоящих бойцов. Лишь грохот разрывов был явственно слышен, и по нему он судил ходе боя

Солнце жгло по-прежнему. Все накалилось — и оружие, и седла, и. песок. Словно огонь выдыхала пустыня, и он опалял тело. Губы пересохли, потрескались, источали кровь. Ту кровь, которой и так было мало. Ее отнимали пули, сабельные удары. Но во время боя разве сбережешь кровь! Раз, и другой, и третий бросались в атаку бойцы эскадрона Виноградова. Кони, разбрызгивая песок, натужно дыша и храпя, летели навстречу басмачам. Сверкали сотни сабель, как белые молнии, и бойцы откуда только брались силы — вдохновенно кричали «ура!». Дважды скрещивала с врагом клинки кокандская мусульманская конная рота. Впереди скакал Собиновский, такой же высокий и здоровый, как и Парамонов, и рубил басмачей; Спешенный мусульманский полк помогал конникам дружными залпами. Ни минуты отдыха. Ни минуты тишины…

В самый разгар боя к начальнику штаба Андрееву приполз Семен Чебан. Он был без фуражки и ремня, в мокрой от пота рубахе. Волосы сбились на лоб и закрывали глаза.

— Сергей Александрович! Вас кличет товарищ Законов… совсем плох… — срывающимся от боли голосом произнес Семен.

Андреев оставил бойцов, вместе с которыми отстреливался из-за песчаного бархана, и побежал к орудиям.

Все в том же положении, прислонясь к снарядному ящику, лежал Федор Михайлович. Он был действительно плох. Лицо осунулось, глаза померкли, на шее темнели страшные иссиня-багровые пятна.

— Товарищ Андреев… умираю я… — прошептал глухо Зазвонов.

Андреев опустился на колени в горячий песок, стал поправлять волосы на висках Федора Михайловича — ему хотелось как-то утешить друга.

— Что ты, Зазвоныч! Мы еще повоюем.

— Нет… Воюйте вы… Тебя и Семена как коммунистов прошу, передайте товарищам — сражаться до полной победы мировой революции… Шашку завещаю жене…

По щекам Семена текли горячие, сохнущие на раскаленном ветре слезы. Зазвонов умирал.

Шесть часов длился этот почти легендарный по мужеству и жертвам бой в пустыне Ха-Дервиш. Люди воевали уже не мускулами, а волей и страстью. Стояли вопреки всем законам жизни. Стояли, когда им надо было пасть, двигались, когда надо было лежать замертво, стреляли, когда пора было смолкнуть.

У них хватило силы подняться в последнюю атаку по команде Парамонова. Они сели на коней, выхватили клинки — верные, привычные рукам клинки — и, пыля огненным песком, рассекая жаркий ветер, помчались к оврагам, где тучей теснились басмачи.

В это время грохнул приветственный салют. Артиллеристы извещали о прибытии полка особого назначения, спешившего на выручку товарищам. Его вел храбрый командир — чех Прихода. Не останавливаясь, полк включился в атаку, и, слившись, две силы обрушились на врага.

Над пустыней загремело торжествующее «ура!», взметнулись красные знамена. Никто теперь не мог устоять против победного шквала.

На рассвете наша бригада доскакала до селения Джугара-Гарбуа, к месту ночного боя Каракиргизского полка с бандой Курширмата. Все подступы к кишлаку были усеяны трупами. Убитые бойцы и джигиты лежали вдоль дороги, у арыков, в садах за разрушенными дувалами. Борьба была страшной.

Наши разъезды, высланные в сторону Акбарабата, доложили, что басмачи ушли из этих мест еще ночью. Мы двинулись к Ташлаку, но и здесь не обнаружили следов Курширмата.

Я навестил раненого Кучукова. Он страдал от непрекращающейся боли. Раздробленное бедро не давало возможности ни на минуту забыться. Но старый воин крепился, и на бледном лице его иногда проглядывала улыбка— короткая, едва приметная. Он спрашивал о своих бойцах, о судьбе полка: его унесли с поля боя в разгар сражения, и, чем кончилась схватка, командир не знал. Как мог, я утешал его. Судьба этого удивительного человека, как и его отряда, была примечательна. Они сумели устоять на новом пути — и не только устоять, а вступить в борьбу с прошлым. Сулейман Кучуков бросил вызов Курширмату. То, что видел я под Джугарой-Гарбуа, было суровым доказательством этого. Они бились насмерть. И только малочисленность Каракиргизского полка не дала возможности Кучукову прикончить старое, освященное зеленым знаменем.

— Но мы его всё-таки настигнем, этого Курширмата, — слабым голосом произнес Кучуков.

— Уверен, — ответил я определенно. — К тому все идет…

Тропу из крови и трупов протянул Курширмат по пустыне, уходя в пески. Он бежал, не слыша криков о помощи, не подбирая раненых и обессиленных джигитов. Только спасти себя, спасти имя «амир лашкар баши», с таким трудом вырванное из рук Мадамин-бека, — вот о чем думал кривой Ширмат, торопясь в глухие, почти недоступные человеку места. Из барханов Ха-Дервиш он метнулся в балыкчинские камышовые заросли и непроходимые тугаи…

На этом, пожалуй, и можно было бы закончить нашу повесть. Но только повесть. Жизнь продолжалась. Продолжалась борьба. Ни смерть, ни время не могли остановить ее. Мы прощались с близкими, дорогими нам людьми, оставляли на их могилах память о великом подвиге, свершенном пламенным человеческим сердцем, мечтой о светлом будущем, и шли дальше. Шли с боями, побеждая, покрывая славой наше знамя, знамя революции. И оно поднималось все выше, горело все ярче. Ему принадлежал завтрашний день. День, в который мы вступили с тобой, читатель. Так поклянемся ему в верности на вечные времена.

Оно бессмертно.

М. И. Полыковский родился в 1889 г. в гор. Верном (Алма-Ата), в семье одного из первых поселенцев края.

Окончил гимназию в гор. Скобелеве (Фергана), учился В Петербургском университете.

В 1914 г. ушел добровольцем на германский фронт.

В феврале 1918 г. вернулся в Туркестан. Около года работал учителем математики в Наманганской школе II ступени.

В конце марта 1919 г. при осаде Намангана бандами Осипова и Мадамин-бека принял участие в защите города и был избран командиром эскадрона Кокандского партизанского отряда имени III Интернационала. Затем командозал 1-м Ферганским кавалерийским полком, состоял в Оперативном отделе штаба Ферганского фронта, был более года начальником учебной части Бухарской военной школы, работал в Душанбе в штабе 13-го стрелкового корпуса. Демобилизовался в августе 1923 г. До выхода на пенсию работал юристом.