Марк Полыковский - Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне)

После обычных длиннейших приветствий и пожеланий добра, спокойствия и тишины Абдукаххар сел на кошму, скрестив под собой по местному обычаю ноги. Ему в то время было за пятьдесят, но он поражал меня своим мужеством и неугасимой энергией. Он мог совершать длительные путешествия, не жалуясь, не в пример молодым, на усталость. Трудности его не пугали. Он казался бодрым в любое время — и рано утром, и поздно вечером. Годы не гнули Абдукаххара. Он, как и в молодости, был строен, суховат. Впрочем, эта сухость, возможно, и оберегала от вялости. Время почти не тронуло и его черную бороду, только кое-где она отливала серебром.

Мулла Абдукаххар, в прошлом мингбаши — волостной правитель Аксу-Шахандской волости, Наманганского уезда. Перейдя с первых дней революции на сторону Советской власти, он был назначен там же волостным управителем, но ему пришлось бежать с семьей и двумя джигитами в Наманган от басмачей, завладевших его родными местами. Наманган не был для Абдукаххара чужим, он подолгу живал у нас в городе. В ранней юности он окончил наманганскую русско-туземную школу… Его учителем был известный ориенталист и педагог Краев, все питомцы которого владели в совершенстве русским языком.

Но мы с Абдукаххаром говорили всегда по-узбекски.

— Лисицу надо ловить днем, а волка ночью, — иносказательно начал Абдукаххар. — Если выступим в четыре утра, то перед рассветом захватим басмачей врасплох. Делай, как говорю, командир.

Какими-то неведомыми путями узнавал старик обо всем, что творилось в округе. На этот раз он сообщил мне о численности отряда Байтуманходжи. В кишлаке находилось всего триста джигитов, примерно столько же, сколь ко и в моем эскадроне. Поэтому надо было нападать внезапно — атаковать банду в конце ночи. Джида-Капе — передовой заслон Мадамин-бека. Если отрезать Байтуману путь к реке, то весь его отряд попадет в наши руки.

План Адбукаххара был соблазнительным. Ради того, чтобы ликвидировать авангард басмаческой группы, стоило рискнуть и воспользоваться внезапностью.

Я дал команду седлать лошадей. Команду передавали шепотом. В полной тишине, соблюдая осторожность, эскадрон строился внутри крепости. Выдать тайну значило обречь всю операцию на провал. Вокруг крепости таились невидимые нам доносчики, и стоит только загреметь оружию или прозвучать тревожной команде, как тени замелькают по ночным улицам и понесут весть басмачам.

Когда все было готово, ворота распахнулись и эскадрон на рыси выскочил из крепости. Теперь уже самый быстрый, вражеский лазутчик не опередит нас, не успеет добраться с вестью до басмаческой ставки.

Впереди эскадрона шла разведка. Ее вел командир первого взвода Иван Лебедев. Ему было приказано сбить сторожевые басмаческие посты и, не завязывая боя, устремиться к центру кишлака, где расположился во дворе чайханы штаб Байтуманходжи.

Ночь выдалась на редкость темной. Перед рассветом мгла еще более сгустилась. Заморосил густой неугомонный осенний дождь. Глубокая тишина нарушалась лишь ритмичным топотом коней, который звучал глухо в сыром тумане. Мы двигались молча, напряженно вглядываясь в темноту, отыскивая хоть какие-нибудь признаки далекого кишлака, напряженно ожидая всплеска выстрелов. С минуты на минуту разведка должна была столкнуться с басмаческими постами.

Ночной поход всегда необычен. Все вокруг и дружелюбно и вместе с тем враждебно. Кажется, что ты скрыт темнотой и огражден от внезапности. Тишина подкупает своим покоем. Так же думает и враг и таится где-то рядом, готовый ударить в спину благодушного пришельца.

Мы молчим. Но мысль у каждого говорлива. В такую минуту думается обо всем и прежде всего о близкой опасности. Кони несут нас ей навстречу. Чем ближе она, тем сильнее напрягаются нервы, тем острее желание услышать сигнал о начале боя.

И вот он звучит. Негромкий крик и выстрел. Один. Второй.

Значит, бой начался — Лебедев сбил посты у кишлака. Бросаю короткую команду. Ее ждут давно и ловят жадно. Мгновенно эскадрон разворачивается и, перейдя в галоп, устремляется к невидимому еще кишлаку.

В атаке расстояние и время кажутся короткими. Вот уже кишлак. Вот уже центр. Впереди, будто из-под ног лошадей, разлетаются тени. Это мечутся застигнутые врасплох басмачи. В грохоте и гуле движения конницы выстрелы почти не слышны. Только вспыхивают короткие молнии, выхватывают из тьмы то искаженное страхом и болью лицо, то скачущую без всадника лошадь, то глинобитный забор-дувал. Клинки, подчиняясь какому-то неведомому велению, находят врага и рубят без промаха.

Мы вырываемся к чайхане. Она пылает, подожженная кем-то со всех сторон. Теперь уже при свете пожара становятся видимы улицы и весь кишлак. Смятые, частично рассеянные нашей внезапной атакой басмачи устремились по кривым переулкам прочь из селения. Наши конники преследуют их и тоже растекаются по бесконечным лабиринтам улиц. В таком беспорядочном преследовании есть своя опасность. Эскадрон распылится, затеряется среди глухих дувалов и может легко оказаться жертвой притаившегося в засаде врага. У чайханы я задерживаюсь и начинаю собирать отряд.

Пламя пожара, словно сигнальный огонь, стягивает бойцов. Вот и эскадрон в сборе. Все возбуждены, об усталости не может быть и речи. Бой только начался, разгорячил ребят, и они рвутся в погоню. Всем отрядом бросаемся по дороге к реке, куда бегут сейчас басмачи, чтобы не дать им уйти на другую сторону к Мадамин-беку. Лишь небольшой заслон остается в Джида-Капе.

Идем рысью. Торопимся. Нельзя упустить Байтуман-ходжу. Если он соединится с основным отрядом бека, то вся наша операция осложнится и поставит эскадрон перед серьезной опасностью. Силы врага возрастут во много десятков раз. Да и вдали от Намангана рискованно вступать в бой с такими силами, имея в распоряжении только клинки и берданы.

Уже рассвело, когда мы прискакали к берегу. Молочный туман, не густой, но глубокий, заливающий даль, плыл над водой и прибрежными камышами. Сыр-Дарья дышала осенним холодом, проплескивала мутно-желтыми волнами. Возбужденные кони с храпом остановились у воды, разметывая копытами брызги.

Басмачи уходили. Как ни торопился эскадрон, но не смог настигнуть головку банды, спорхнувшую, видимо, при первых выстрелах. Она уже добралась до островка и оттуда, укрывшись в камышах, повела огонь по нашим бойцам.

Осенняя вода неглубока, брод доходил до стремени, и лишь кое-где лошадям приходилось плыть. Я послал группу ребят следом за барахтавшимися в злых сыр-дарьинских волнах басмачами. В момент бойцы бросились в кипящую на камнях воду и, нахлестывая коней, двинулись к островку.

Вместе с Абдукаххаром мы спешились на берегу и стали наблюдать за поведением басмачей. Мне хотелось знать, успел ли кто-либо из штаба Байтумана перебраться на противоположный берег и связаться с Мадамин-беком. Река хоть и была широка, но утренний туман постепенно рассеивался и даль довольно хорошо проглядывалась. За островком никого не было видно. Это успокаивало меня, хотя выстрелы все же могли поднять передовые посты бека и привлечь внимание к реке.