Мария Фагиаш - Танец убийц

— Однако приходится верить после того, что произошло здесь.

Михаил мог только в самых общих чертах вспомнить историю крестьянина, который в 1868 году бежал по главной улице Ужицы и изо всех сил кричал, что любимый и почитаемый правитель Сербии, князь Михаил Обренович, будет убит. Толпе, которая собралась вокруг него, он во всех красках описал, как князь будет убит в лесу неподалеку от Белграда. Полиция арестовала его и объявила сумасшедшим. Днем позже по телеграфу пришло подтверждение: князь убит в лесном парке неподалеку от столицы, причем именно в тот момент и при тех же обстоятельствах, которые описал Мата в Ужице.

Поначалу полиция посчитала его соучастником, но в итоге все убедились, что имеют дело с прорицателем. Крестьянин предсказывал дальше: преемник князя Михаила родит с нелюбимой супругой сына и добровольно, в расцвете сил передаст ему трон. Сын возьмет себе в жены женщину из народа, которая станет причиной его смерти, когда он не достигнет еще тридцати лет. После его смерти Сербией будет править другая династия, но недолго, так как страну захватят вражеские войска. После многолетних страданий один человек поднимет восстание, угнетатели будут изгнаны, и все сербы объединятся в одно большое независимое государство.

— Действительно, предсказание об убийстве подтвердилось, — признал Михаил. — Александру еще не было тридцати. И действительно, есть связь между его женитьбой и смертью. И Милан на самом деле отрекся от престола в расцвете лет. Но остальное — чистое самовнушение. Тебе двадцать семь лет, Апис. Неужели ты потратишь свою жизнь на эти мечтания? Габсбурги не Обреновичи, а дворец Хофбург не Конак. В следующие пятьдесят лет нам нужно думать не о завоевании, а сохранении того, что имеем. Давай лучше молиться о сильной, здоровой, современной Сербии, о стране, принадлежащей Европе. Нам ни в коем случае нельзя связываться с Австро-Венгрией. Лучше, если бы они о нас просто забыли, чем будить у них аппетит. Иначе может случиться так, что они нас просто проглотят.

— Погоди, мой друг, еще кто кого проглотит! Прежде, чем к власти придет Франц Фердинанд. Стань он кайзером, тут же сделает Хорватию независимой от Венгрии, а когда Хорватия станет независимой, ей незачем будет присоединяться к нам. Но без нее нет никакой Югославии. Карта Балкан останется без изменений, вся из пятен, как грязное полотенце. Каждая страна — пятно другого цвета. А я хочу всего три цвета — синий, белый и красный. Югославские цвета.

— И как же ты хочешь добраться до Франца Фердинанда? Штурмовать замок Бельведер, как Старый Конак?

— Нам не нужно до него добираться. Он сам придет к нам. И мы будем готовы.

Михаил пощупал у приятеля лоб.

— У тебя жар, это все объясняет. Когда будешь здоров, на многое посмотришь иначе. А я пойду к полковнику Машину. Если у него осталась хоть капля чести, он должен распорядиться убрать обоих несчастных мертвых в дом.

— Нет, — порывисто сказал Апис. — Не ходи ни в коем случае. Машин прикажет тебя расстрелять.

— Машин? Меня? За что?

— За твое письмо королеве. Оно попало в руки Живковича. И тот вместо королевы передал его Машину.

Острая, почти физическая боль пронзила Михаила. Так вот почему оба остались в Конаке и, как звери в западне, ждали, пока их убьют. Он закрыл глаза и отвернулся, чтобы скрыть от Аписа свое отчаяние.

— Ты хотел нас предать. — Голос Аписа звучал как будто издалека.

— Если бы мне это удалось! Я бы самому себе в глаза не смог смотреть после этой ночи, если бы не попытался.

— Тебе никому уже не придется смотреть в глаза, если Машин тебя поймает. Исчезни из Белграда, Михаил, и возвращайся, когда все успокоится.

Михаил встал.

— А почему бы тебе не расстрелять меня, если ты полагаешь, что я предал вас? У тебя никакого риска — я безоружен.

Револьвер лежал на расстоянии вытянутой руки от Аписа. Он взял его, взвесил и положил на место.

— Нет, — сказал он, — рука слишком слабая. Только сделаю тебя инвалидом, а я этого не хочу.

Оба невесело рассмеялись. Михаил наклонился к Апису, перекрестил его и расцеловал в обе щеки.

— Береги себя! И смотри, чтобы тебя опять не подстрелили из-за угла.

— И ты тоже! — вслед ему закричал Апис.

Задний вход был открыт, и Михаил мог беспрепятственно покинуть дворец, хотя улицы вокруг Нового и Старого Конака все еще патрулировались солдатами. В городе, несмотря на утренние часы, царило настроение карнавала. Таверны, рестораны и пивные были открыты и полны обычно трезвыми в это время белградцами. Повсюду на улицах слонялась дикая толпа, все смеялись, кричали, а каждого в военной форме встречали так, как если бы он только что вернулся домой после битвы.

Перед входом в Гранд-отель, обычно неким островом западной благопристойности, но сейчас превратившимся в муравейник от непрерывно входящих и выходящих информантов с сообщениями о кровавых событиях минувших часов, вокруг одного экипажа стояла толпа. Взглянув наверх, Михаил заметил на балконе женщину в неглиже, она махала мужчине в экипаже. Михаил узнал ее — это была жена нового премьер-министра Авакумовича, она приветствовала своего мужа — грузного человека с короткой черной бородкой. Толпа встретила его оглушительными приветственными криками, и в какой-то миг показалось, что он в гневе готов разорвать своих почитателей на куски. С большим трудом ему удалось освободиться и вбежать в холл отеля. Михаил спросил себя, каким образом Авакумович узнал о смерти короля и королевы, если меньше чем через час после убийства смог оказаться в Белграде, тогда как последние недели провел в Алексинаце. [117] Алексинац — город в Сербии, на реке Моравице. (Примеч. ред.)

Посол Чариков встал из-за своего письменного стола, подошел к окну, взял бинокль и направил его на Старый Конак. Видневшийся в раннем утреннем свете фасад с разбитыми стеклами, криво висящими жалюзи и изорванными гардинами мог рассказать о событиях ночи гораздо лучше, чем любые газетные сообщения. Он не забудет эту ночь всю свою жизнь, Чариков знал это наверняка.

Он стоял за ведущей на балкон стеклянной дверью, откуда можно было видеть Старый Конак, когда раздался выстрел, убивший сержанта. Взрывы и последовавшая за этим беспорядочная стрельба свидетельствовали о том, что путч начался. Чариков слышал отчаянные крики Драги о помощи и вскоре за ними — звуки чудовищной резни.

С того момента, как последовал второй взрыв, выбивший окна в спальной комнате, он, как из театральной ложи, видел при свете немногих свечей и горящих остатков дверей всю кровавую драму, разыгравшуюся на его глазах. Несколько раз он порывался уйти со своего наблюдательного поста, но чудовищная неестественность происходящего удерживала его. Он сам подвергался опасности получить шальную пулю. И одна уже пробила окно комнаты его сына на верхнем этаже, застряв в стене над кроваткой. К счастью, Чариков предусмотрительно переселил семью в комнаты, выходящие окнами на противоположную сторону.