Николай Гейнце - Генералиссимус Суворов

Кампания 1791 года в Турции велась довольно деятельно, потому что Потемкин проживал в Петербурге, сдав войска во временное начальствование князя Репнина. Она ознаменовалась несколькими крупными делами: взятием штурмом Анапы, разбитием турецкого флота при Калакрии, победою князя Репнина при Мачине.

Все это, вместе взятое, особенно Мачинская победа, где легло на месте свыше четырех тысяч турок, побудило, наконец, султана искать мира. Репнин вступил в переговоры, и по прошествии нескольких дней были подписаны, 31 июля, предварительные условия.

Победы Репнина сильно уязвили Потемкина, который хотел стоять на высоте одиноким и еще в прежнее время опасался возвышения Репнина, как потом Суворова. Он поспешил из Петербурга в Турцию, но опоздал — предварительные условия мира уже были подписаны.

Вскоре, как известно, Григорий Александрович умер. После его смерти переговоры о мире пошли очень быстро, и в последних числах декабря 1791 года мир был подписан в Яссах.

С горячечным чувством следил за этими событиями Суворов. В нем кипела буря, и, чтобы ее утишить, ему приходилось прибегать к самообольщению, к отысканию тени на светлых местах — ко всему тому, что обыкновенно диктует оскорбленное самолюбие.

Конец одной войны миновал его, рожденного для войны. Без него кончилась и другая.

Вскоре после мира с Турцией открылась война с Польшей. Падение Польши, как мы уже имели случай заметить, назревало давно, оно было намечено ходом истории, как в собственном, так и в соседних государствах, и во второй половине XVIII века исход зависел уже только от группировки внешних обстоятельств. Польша сделалась ареной борьбы иностранных государств за преобладание, и правящий класс сам разделался на соответствующие партии.

В конце 1788 года Пруссия, весьма неприязненная России, сделала в Варшаве искусный дипломатический ход и достигла полного успеха. Прусская партия усилилась и подняла голову. Началась задирательная относительно России политика, оскорбления русского имени и чувства — создалось новое для России затруднение в ее тогдашнем и без того затруднительном положении.

Издавна русские войска ходили по Польше по всем направлениям, учреждали магазины и оставались в ней. С началом второй турецкой войны, по предварительном сношении русского правительства с польским, они прошли ближайшим путем, через южные польские земли, в турецкие пределы.

В Польше стали говорить, кричать и писать в виде протеста, что она независимая, самостоятельная держава. С наступлением новой зимы Екатерина велела войскам очистить Польшу и вывезти оттуда магазины. Но этим дело не окончилось.

Подозрительность поляков, при наущениях Пруссии и неразумной ревности господствующей партии, дошла до своего апогея. Опять начались гонения на диссидентов, притеснения их, наказания и даже казни. Екатерина терпела и это, выжидая лучшего времени.

Поляки как будто не видели, что Польша была самостоятельной и независимой только благодаря соперничеству своих соседей и что она не могла выдержать напора любого из них, если другие ему не помешают. Польша не хотела понять, что обращаться таким образом ей, слабому государству, с Россией, государством сильным, значило наносить оскорбления, которые не прощаются. Однако это было очевидно всякому, — даже отдаленный от европейского востока французский двор предостерегал польское правительство и советовал ему быть осторожнее с соседями, особенно с Россией.

Но ослепление господствовавшей партии было слишком велико. Она действовала, конечно, не без исторической основы, припоминая грабительства русских войск в конфедератскую войну, дерзкие поступки некоторых русских начальников, бесцеремонное пребывание в Польше русских посланников, вроде князя Репнина, наконец, раздел части польских земель, который русофобы всецело приписывали России.

Но все это, вместе взятое, доказывало наглядно, что такое есть независимость и самостоятельность Польши, которою она так кичилась.

К несчастью Польши, развивающаяся французская революция представлялась настолько страшной монархическим правительствам, что в состоянии была соединить разъединенных, угрожая принципу первостепенной важности, перед которым другие интересы казались мелкими.

Между Пруссией и Австрией состоялся в начале 1792 года тайный союз, направленный преимущественно против Франции, а летом в этом же году с каждой из этих держав в отдельности Россия заключила оборонительный договор, которым, между прочим, обоюдно гарантировались владения, особенно приобретенные по первому разделу Польши.

Тем временем окончательно состоялся Ясский договор с Турцией — Россия сделалась свободной для сведения счетов с Польшей. Поляки стали думать об обороне, в апреле решено расширить королевскую власть, сделать заграничный заем и прочее. Но было уже поздно, и через месяц Россия начала военные действия.

Поляки обратились к Австрии и Пруссии. Обе они отказали в помощи и советовали восстановить прежнюю конституцию, измененную 3 мая 1791 года. Тогда только поляки убедились, что должны рассчитывать единственно на самих себя и что Пруссия заигрывает с Польшей, как кошка с мышью.

После усилия многих лет Польше удалось сформировать к этому времени регулярную армию, силою в 60 000 человек.

Русская императрица, чтобы покончить дело как можно скорее, решилась двинуть стотысячные силы. Большая часть этих войск, приблизительно две трети, должна была под начальством генерала Каховского наступать с юга, остальные, под командой генерала Кречетникова, действовать с севера и востока.

Противники господствовавшей в Польше партии примкнули к России и в Тарговицах образовали конфедерацию.

Силы были слишком неравны, а поляки вдобавок еще растянули свою оборонительную линию. Она была вскоре прорвана и Каховским, и Кречетниковым. Поляки дрались храбро. Местами успех доставался русским дорого, но результат все-таки не подлежал сомнению.

Русские с двух сторон подошли к Варшаве на несколько миль. Король, согласясь с большинством своих советников, отказался от дальнейшей борьбы и со всей армией присоединился к тарговицкой конфедерации.

Военные действия прекратились, господствующая партия сменилась другой.

Александр Васильевич был все это время поистине несчастным человеком. Одна война окончилась без него; другая подготовлялась, велась и завершилась тоже без него, а между тем оба театра войны он знал близко и заслужил на них блестящее боевое имя. Суворов рвался, как лев из клетки, подозревая всех в зложелательстве, интригах, подвохах.

«Постыдно мне там не быть», — писал он своему родственнику Хвостову, следившему по его поручению за всем, что происходило в официальных сферах в Петербурге.