Валентин Ежов - Кровавая фиеста молодого американца

Скоро сапоги Вильи и ботинки Джека блестели гораздо лучше, чем новые.

Вилья протянул пареньку-чистильщику деньги. Тот, сверкнув глазами, гордо сказал:

— Панчо, я работаю для революции бесплатно! Вилья рассмеялся.

— Но ведь за работу каждый должен получать деньги.

Паренек задорно посмотрел на него.

— Панчо, а ты много получаешь за революцию?

Вилья снова рассмеялся и даже слегка растроганно сказал Джеку:

— Слыхал, курносый?

Танцы, или, как их называют в Мексике, баиде, происходили на окраине городка, в доме сбежавшего помещика.

Все окна и двери залы были залеплены любопытными. Человек двести толпились внутри.

Вдоль стен стояли девушки и мужчины. Среди местных красоток уже находилась и Беатриса, которая иногда с усмешкой поглядывала на Джека.

Одни мужчины были обуты в сапоги, другие — босы, но при всех револьверы и патронные ленты, а у некоторых за плечами висели винтовки.

В центре внимания всех был, конечно, Франсиско Вилья. Он танцевал посреди залы все подряд, что играли музыканты: хоту, вальс, тустеп, мазурку… Он радостно смеялся, менял партнерш.

Вконец замотанный, потный, тяжело дышащий Джек старался спрятаться от него за спинами стоящих, но Вилья с громким злорадным смехом все время находил его, вытаскивал за руку, бросал ему на грудь очередную партнершу и кричал:

— Танцуй, курносый, я тебе приказываю! Танцуй!

— Пощадите, мой генерал, я больше не могу, пощадите! — молил Джек и, спотыкаясь, делал круг, думая только об одном не очень сильно наступать даме на ноги. А Вилья выхватил из толпы Беатрису и заставил Джека танцевать с ней. Джек сделал несколько па и вдруг покорно уселся на пол.

Все захохотали, и Вилья громче всех.

— Я говорил тебе, говорил! — торжествующе кричал он. — А всего-то танцуем вторую ночь!

А Беатриса, смертельно оскорбленная тем, что Джек ее бросил, топнула ногой и гневно закричала:

— Антонио! Доминго!.. Этот гринго оскорбил, опозорил меня! Застрелите его!

Двое молодцов, чуть покачиваясь, стали пробираться к Джеку. Все замолчали, с интересом ожидая, что же будет дальше.

Лонгиноса Гереки, друга Джека, здесь не было. Молодцы шли к Джеку, лениво вращая барабаны револьверов.

Вилья погрозил им пальцем — те нехотя остановились. Снаружи послышался шум.

Расталкивая толпу у двери, в комнату вбежал кавалерист и, наклонившись к Вилье, что-то быстро стал шептать ему на ухо.

Вилья посуровел, несколько раз кивнул головой, пошел быстро к дверям. Из толпы за ним сразу двинулись несколько кавалеристов из его окружения. Вилья остановил их жестом:

— Нет, я один.

Потом, уже на самом пороге, еще раз обернулся и позвал Джека.

На улице прежде, чем сесть на своего жеребца, Вилья сказал Джеку, подмигнув:

— Тебе лучше уйти отсюда, курносый. Парни выпили, а из-за девицы любой мексиканец даже в трезвом виде черт знает что может натворить.

Он вскочил на коня и ускакал в ночь. Постояв, Джек побрел по длинной запущенной улице в город.

Проехала конка, запряженная одним мулом и набитая подвыпившими солдатами.

Пронеслись открытые коляски, в которых сидели офицеры с женщинами на коленях.

Под пыльными, голыми деревьями аламо в каждом окне торчала сеньорита, внизу, закутавшись в плед, стоял ее кабальеро.

Фонарей не было. Ночь была полна неуловимой экзотики: во мраке бренчали гитары, слышался смех, обрывки песен и тихий разговор.

Изредка из тьмы появлялись группы пешеходов или отряды всадников в высоких сомбреро и серапе, наброшенных на плечи, и тут же снова растворялись в ночи.

Видимо, происходила смена караулов.

Когда Рид вышел на площадь, он увидел автомобиль, мчавшийся из города.

Джека догнал какой-то всадник. Фары машины осветили его и всадника — молодого офицера в широкополой шляпе.

Заскрипели тормоза, автомобиль остановился, и сидевший в нем закричал:

— Стой!

— Кто говорит? — спросил всадник, поднимая своего коня на дыбы.

— Я! — из автомобиля выскочил человек, оказавшийся на свету толстяком-мексиканцем со шпагой на боку.

— Как поживаете, капитан? — спросил офицер толстяка и мгновенно соскочил с коня.

Они обнялись.

— Прекрасно! А вы? Куда едете?

— К Марии.

Капитан расхохотался.

— Не советую, — сказал он. — Я сам еду к Марии. Если застану вас там, то застрелю на месте.

— Я все-таки поеду. Я стреляю не хуже вас, сеньор.

— Но согласитесь, — сказал капитан кротко, — что нам обоим там делать нечего.

— Несомненно.

— Эй! — крикнул капитан шоферу. — Поверни машину, чтобы свет падал прямо вдоль тротуара, а мы встанем спиной друг к другу и будем расходиться, пока ты не сосчитаешь до трех… Кто из нас первый прострелит другому шляпу, тот и поедет к Марии!

Они вынули револьверы и начали быстро вращать барабаны.

— Быстрей, быстрей, — сказал капитан. — Мешать любви всегда опасно.

— Готов! — закричал всадник.

— Раз! — крикнул шофер. — Два!..

При тусклом свете фар толстяк вдруг круто повернулся, и в ночной тишине прогрохотал выстрел. Широкополая соломенная шляпа всадника, еще не успевшего встать лицом к сопернику, смешно запрыгала в десяти шагах от него.

Всадник повернулся, как ужаленный, но капитан уже садился в автомобиль.

— Я победил! — весело закричал он. — До завтра, амиго!

Автомобиль рванулся и скрылся в темноте. Всадник медленно подошел к шляпе, поднял ее и начал осматривать. Потом неторопливо подошел к своему коню, с минуту о чем-то подумал, спокойно сел в седло и уехал.

Слегка потрясенный всем случившимся, Джек сидел за столом в маленькой гостинице-харчевне и быстро строчил корреспондентский отчет.

Вдруг в коридоре послышались чьи-то нетвердые шаги и дверь тихо распахнулась. На пороге появился офицер с огромным револьвером в руке. Секунду он постоял, злобно щуря глаза, потом шагнул вперед и захлопнул дверь. Это был один из тех, кого на танцах позвала красавица Беатриса.

— Я лейтенант Антонио Монтейя… к вашим услугам, — сказал он. — Я пришел застрелить гринго.

— Садитесь, — ответил Джек насколько можно приветливее.

Проникнутый пьяной решимостью, лейтенант снял шляпу, вежливо поклонился и пододвинул к себе стул. Затем из-под полы своего мундира он достал другой револьвер и положил оба револьвера на стол.

— Хотите папиросу? — спросил Джек, протягивая ему пачку.

Офицер взял папиросу, помахал ею в знак благодарности и прикурил от лампы. Потом взял оба револьвера и прицелился в Джека. Пальцы его нажали на собачки, затем вдруг расслабились.

— Вся беда в том, — сказал офицер, опуская оружие, — что я не могу решить, каким револьвером воспользоваться.

— Извините, — сказал Джек дрожащим голосом. — Но мне кажется, они оба устарели. Этот кольт, безусловно, модель 1895 года, а что касается „смит-и-весона“, то это не больше, чем игрушка.