Валентин Ежов - Горькая любовь князя Серебряного

Со свойственной женскому сердцу сметливостью она отгадала его мысли.

— Князь, подходи! — сказал Морозов Вяземскому. Елена прикоснулась к чарке губами, а Вяземский осушил ее до дна. Глаза Афанасия Ивановича вспыхнули страстью.

Но на лице Елены не отразилось ничего.

Положив земной поклон, Вяземский поцеловал ее. Поцелуй затянулся, и она отвернулась с приметною досадой.

От Серебряного не скрылось пристальное внимание, с каким Морозов всматривался в жену и в подходившего к ней очередного гостя.

Василий Грязной облизнул губы перед тем, как поцеловать Елену, а после поцелуя хватанул еще чарку и утерся рукавом. Брякнув бубном, вышел за дверь.

Дружина Андреевич ничего не мог прочесть на лице жены.

— Подходите, гости дорогие, прошу вас! — он снова наполнил чарку.

Басманов откинул свои шелковые волосы, улыбнувшись, подошел к Елене и расцеловал ее в обе щеки, еще раз улыбнулся и чмокнул в губы.

Морозов снова наполнил чарку, и Серебряный двинулся к Елене.

Муж не спускал с нее глаз.

Под тяжелым взглядом Морозова Серебряный поцеловал Елену.

Когда губы их соприкоснулись, она задрожала и ноги под нею подкосились.

— Я нездорова… — пролепетала она. — Отпусти меня, Дружина Андреич… Ноги не держат меня.

Морозов подхватил Елену.

— Эх! — сказал он. — Вот женское-то здоровье! Для нее в новинку обряд, так ноги и не держат! Да ничего, пройдет. Эка невидаль!

Поддерживая Елену, Морозов повел ее в светлицу.

— Прошу вас, государи, — обернулся он. — Обождите меня здесь.

В сгустившейся темноте опричники окружали дом со всех сторон.

Кто-то присвистнул по-особенному. Ему тут же ответили. В доме брякнул бубен Грязного. Приблизясь к Басманову, Вяземский сказал ему на ухо:

— Ну? За дело?

— Тише! — моргнул тот, кивнув на Серебряного. — Если этот услышит, будет большой шум.

— Тогда он у меня первый получит! — Вяземский схватился за нож.

Они посмотрели на Серебряного.

Тот думал о своем, не обращая на них внимания. В светелке Елены Морозов вынул из-под опашня длинную пистолю.

— Зачем ты не сказала мне, что любишь его?

— Господи!.. Дружина Андреич, пожалей меня! — умоляла Елена. — Будь милостив!

— Вы что ж, думали, я дам себя одурачить? — он грозно повернулся к жене, в глазах его была холодная решительность, — Ужели этот молокосос думал, что ему сойдет с рук? Что я не сумею наказать его?

— Ты что?… Дружина Андреич? — Елена с ужасом взглянула на мужа, на пистолет, закрыла лицо руками.

Морозов усмехнулся.

— Не дрожи. Тебя я не убью. Возьми свечу, иди за мной. — Он взвел курок и подошел к двери. Елена не двигалась. — Свети мне! — прошептал Морозов.

В эту минуту со двора донесся громкий шум. Ночь взорвалась хриплым лаем сторожевых псов, криками, руганью. Пронзительно заржал конь.

Морозов замер. Елена упала на колени.

— Меня, меня убей! — просияла она в отчаянии. — Я одна виновата, убей меня! Я не хочу, я не могу пережить его! Раньше меня убей! Я обманула тебя!

Морозов со страхом смотрел на свою жену. В этот миг снизу раздался крик:

— Измена!.. Предательство! Остерегись, Дружина Андреич!

То был голос Серебряного. Узнав его, Елена бросилась к двери.

Морозов оттолкнул жену, задвинул запор и укрепил дверь на железный крюк.

На лестнице послышался стук сабель. Шум во дворе усиливался.

Сторожевые псы, сорвавшиеся с цепи, ринулись было на опричников.

И тут же темными комами мяса покатились по двору, оставляя за собой кровавый след.

Повсюду метались тени людей.

Раздвигая столпившихся на крыльце, опричники тащили бревно.

— Отворяй!! — орали они, вышибая припертую дверь, — не то всех передушим!

— Запалю-у-у-у! — размахивая горящей головней, истошно вопил Хомяк. С ревом, все разметая, толпа ворвалась в ночное тепло дома.

На лестнице, ведущей наверх в светлицу, дрались на саблях два князя — Серебряный и Вяземский. Дрались не на жизнь, а на смерть. Несколько ударов нанес Серебряный Вяземскому. Кровь алыми лепестками выступила на белом кафтане.

Борьба, проклятия, громкие крики и падения заполнили лестничный пролет. Шла яростная драка.

На помощь Вяземскому спешило все больше его людей. Тонкая и крепкая веревка с петлей на конце захлестнула Серебряного и сбросила его со ступеней, открыв Вяземскому дуть.

Дверь светлицы затрещала от ударов. И одновременно дом осветился пламенем пожара.

— Боярин! — кричал Вяземский. — Отопри, не то весь дом раскидаю по бревнам!

— Не верю, князь! — отвечал Морозов. — Еще не видано на Руси, чтобы гость бесчестил хозяина! Вспомни, кто ты, Афанасий Иванович!

— Опричник я! Была у меня честь, да вся вышла!.. Отопри! — повторил князь, напирая на дверь, — Всю Москву пущу на дым, а Елену добуду! Не тебе, старику, ей владеть!

Дверь с треском повалилась, и Вяземский явился на пороге, озаренный пожаром, с переломанной саблей в руке. Белая атласная одежда его была истерзана, по ней струилась кровь.

— Отдай добром! — заревел он.

Морозов выстрелил в Вяземского почти в упор, но рука изменила ему. Пуля ударилась в косяк.

Князь бросился на Морозова. От удара рукоятью сабли Морозов упал навзничь почти рядом с Еленой, лежавшей без сознания на полу.

Вяземский наклонился к ней, подхватил на руки и понес вниз по лестнице, метя ступени ее распущенной косой.

У ворот дожидались кони. Сидя в седлах, Грязной и Басманов молча глядели, как пламя обхватило дом Морозова. Оттуда несся разноголосый вой и треск. Опричники, озверев, разносили все в щепы.

Они увидели, как Вяземский поднял Елену на коня, как сам, цепляясь за гриву, влез в седло.

Басманов заерзал в седле, указал на них Грязному.

Раненый Вяземский поскакал со двора вместе с полумертвой боярыней. Голова его моталась из стороны в сторону.

— Куда он? — спросил Басманов Грязного.

— В свою рязанскую вотчину. Куда ж еще!

— Не доедет… Что ж, пора и нам, а?

— Выпить бы. Осьмой день пью. Помру, если не приму.

Кто-то подхватил сенную девку Пашу под мышки, поволок в сад. Двое, суетливо, мешая друг другу, кинулись ему помогать.

Тем временем Михеич, поддерживая Морозова, провел его через калитку к берегу Москвы-реки. Морозов молчал, потерянно водя головой, едва справляясь с собою. Дойдя до воды, Михеич стал валиться под тяжестью боярина.

Тогда тот, собрав последние силы, сам влез в смоляную лодку, а Михеич оттолкнул ее от берега.

На воде растопленным золотом играли огненные отсветы пожара.

Во дворе сваливали в кучу награбленную утварь, одежду. Хомяк, упиваясь видом всепожирающего огня, потирал руки.

— Ай, весело!.. Вот пир так пир!

Слуга Морозова лежал с пробитой головой. Над ним наклонился молоденький опричник, глядел на черную лужу вокруг лица.