Валентин Ежов - Горькая любовь князя Серебряного

— Вот те жилка да палка! — усмехнулся кудлатый. Мишук лег на спину, уперся ногой и все равно растянул лук только наполовину. Все засмеялись.

— Дай-ка! — рыжий отнял у него лук, потянул — результат был чуть лучше. — Да-а… И впрямь привычка нужна. Жилу эту и порвать нельзя!

Стали пробовать, и другие, а рыжий крикнул Митьке, все еще уплетавшему у костра кашу:

— Митьк, а Митьк!

— Чаво? — повернул голову тот.

— Подь сюда!

Митька поднялся, подошел.

— Ты четыре дни не жрать можешь?

— Не-е.

Рыжий взял у молодого парня лук, дал Митьке.

— Потяни!

— А для чо?

— Тяни, говорю!

Митька слегка потянул тетиву — лук круто согнулся.

— Еще тяни!

Митька потянул сильнее, лук согнулся совсем, тетива лопнула, сломалась и дуга дерева. Все заржали. Кудлатый качал головой. Митька повертел в руках остатки лука, выбросил в кусты.

— Не-е, — сказал он, — мой посошок удобнея! — И он достал из-за дерева огромную дубину с набалдашником — величиной с собачью голову.

Перстень поднял голову, посмотрел на понуро молчавшего уже Михеича, закончившего свой рассказ.

— Помочь-то князю я готов. Только как и чем помочь? Ведь князь-то в тюрьме?

— В тюрьме, батюшка, — сокрушался Михеич. — А завтра ему карачун!

— В тюрьме, что на площади? У Малюты? — Михеич кивнул. — И ключи у него?

— У него. А к ночи он их царю относит. А царь, бают, их под подушку кладет.

Перстень развел руками:

— Под подушку?… Тогда какой тут бес твоему князю поможет? Ну говори сам: какой бес ему поможет?

Михеич глубоко вздохнул:

— Стало, и мне не жить на белом свете!..

Перстень помолчал, раздумывая.

— Пока поживи, старичина, — поднялся он. — Поезжай на мельницу. Залетела туда жар-птица. Отвезешь ее к царю Далмату! — подмигнул Перстень.

— Какая птица? — не мог толком понять Михеич. Но Перстень не ответил ему, пошел в избушку.

Одно окно в царской опочивальне было открыто. Царь молился, стоя на коленях перед малым иконостасом.

Пот стекал с его лица, и на лбу снова резко обозначились кровавые знаки от ударов о пол.

— Господи! — вглядывался он в пронзительный лик Христа. — Ты дал мне власть и волю похотеньям моим, ты возвысил меня над прочими… Господи, видишь ли ты смирение мое, и скудоту мою, и страсть перед тобою, Господи! Внемлишь ли ты покаянию моему? Отзовись! — Царь Иван прикоснулся лбом к полу, замер. — Господи Боже! Пусть я смраден! Ввергни дух мой в геену огненную! Но изреки слово жалости! Отзовись! — прошептал он, роняя слезы и перекатывая воспаленный лоб по холодному полу. — Господи! Не отринь, но спаси, молю тя, великий и грозный! Изреки, спасешь ли ты, не накажешь десницей своей?

— Накажет! — раздалось под сводами.

Судорога пробежала по лицу царя, и все поплыло перед ним. Он поднял глаза на Спасителя, а увидел свою мамку, Онуфревну. Она неслышно вошла в опочивальню и встала перед ним, опираясь костлявою рукой на клюку.

— Что? — сказала мамка дребезжащим голосом. — Молишься? Молись, молись, Ваня! Много тебе еще отмаливаться!

— Полно, Онуфревна, — тяжко застонал царь, вставая. — Сама не знаешь, что говоришь!

— Не знаю?… Я все знаю! Чего брови-то хмуришь? Захворал, что ли? — сказала Онуфревна, смягчая голос — Вишь, какой у тебя озноб. Ты бы лег, одеялом прикрылся. И чтой-то у тебя за постель, право! Доски голые. Ведь это хорошо монаху, а ты не монах какой!

Иван не отвечал. Он к чему-то прислушивался.

— Онуфревна!.. Мамка! — вскрикнул он вдруг с испугом. — Кто там ходит в сенях?

— Да твой рыжий пес, Гришка Скуратов, — отвечала старуха, отворяя дверь. — Вишь, как напугал, проклятый!

— Лукьяныч! — обрадовался царь любимцу. — Добро пожаловать, откуда?

— Из тюрьмы, государь, ключи принес!

— Что ж, Лукьяныч, винится Серебряный?

— Да уж повинится, у меня не откашляется! Возьми; ключи-то. — Малюта положил ключи под подушку и покосился$7

— Ключи! — проворчала старуха. — Уж припекут тебя на том свете раскаленными ключами, сатана ты, этакой! Будешь, Гришка, лизать сковороды горячие, проклятый, в смоле кипеть, помяни мое слово!

Малюта отшатнулся от грозящей старухи с поднятой клюкой.

Но Иоанн ободрил любимца.

— Не слушай ее, Лукьяныч, — сказал он. — Это все бабьи толки. А ты ступай себе, старая дура, оставь нас!

— Старая дура? — глаза Онуфревны засверкали. — Я старая дура? Вспомянете вы меня на том свете! Все твои поплечники, Ваня, все примут мзду свою, еще в этой жизни!.. И Грязной, и Басманов, и Вяземский — каждому воздастся по делам его! А этот, — она ткнула клюкою в Малюту, — этот не примет мзды своей. По его делам нет и муки на земле! Его мука на дне адовом, там ему и место готово! И тебе есть там место, Ваня… Великое, теплое место!

Иоанн был бледен. Малюта не говорил ни слова. Через раскрытое окно с подворья донеслось веселое пение.

— Что там за человеки убогие? — подойдя к окну, спросил царь.

— Слепые, — ответил Малюта. — Народ потешают.

— Сказочники, что ли?

Перед крыльцом царского терема двое слепых развлекали собравшийся вокруг народ. Их рыжий вожатый бренчал на балалайке.

Старик хотел было сплясать, но ноги у него запутались. Он схватил за руку молодого, и они оба свалились наземь.

— Дурень! — закричал один опричник. — Аль не видишь ничего перед собой!

— Сам ты дурень! — отвечал старик, выкатив на опричника белки свои, — Где мне видеть, коли глаз нетути. А у тебя без двух четыре, так видишь ты и дале и шире!

— Веселые люди! — хохотали вокруг. — Видно, не здешние.

Хомяк, поглядывая, как слепые щупают землю высокими палками, что-то припоминал.

Мигнув на сторону, рыжий балалаечник нагнулся к Перстню.

— С какого конца петуха пускать? — спросил он, перебирая лады.

— Вон с того! — отвечал Перстень, поднимаясь. Рыжий песенник щелкнул по животу балалайки и отошел.

— Позови убогих ко мне, — велел Иван Васильевич Малюте.

— Да ты их, Ваня, знаешь ли? — спросила Онуфревна. — А что?

— Да полно, слепые ли они?

— Как? — сказал Иоанн, и подозрение мигом им овладело.

— Чуется мне — недобрые люди, а почему чуется, не спрашивай.

Малюта посмотрел со страхом на мамку.

— Чего смотришь? — сказала Онуфревна. — Ты только безвинных губишь, а лихого человека распознать — чутья-то у тебя на это не хватает, рыжий пес!

— Государь, — прищурился Малюта, — дозволь мне попытать этих людей.

— Не нужно, — сказал Иоанн. — Я их сам попытаю. Подай мне кольчугу, да ступай, зови.

Малюта вышел на крыльцо, перемигнулся с Хомяком.

— Эй, вы, веселые люди, хватит кувыркаться! — ухмыльнулся он. — Войдите во дворец, царь сказок хочет послушать!