Мика Валтари - Тайна царствия

Его речи были жалобными, и мысли перескакивали с одного предмета на другой.

– Ты разговаривал с ним на горе? – спросил я.

– Как я посмел бы что-то сказать ему? – спросил он, и глаза его от удивления расширились – Мне достаточно было увидеть его!

– Одиннадцатеро ничего и слышать обо мне не хотят! – признался я – А Петр запретил мне даже о нем говорить, потому что я римлянин.

– Когда они достигнут моего возраста и выстрадают столько, сколько выстрадал я, они станут лучше разбираться во всем, – успокоил он меня. – Ведь они всего лишь люди, а значит далеки до совершенства; однако простые люди с ограниченным умом делают меньше зла, чем те, кому разум и амбиции позволили занять ответственное место в обществе. Я был бы счастлив, если бы они полностью не исковеркали наследство Иисуса. В любом случае, если судьба царства находится только в руках этих одиннадцати человек, мы ничего не сможем поделать, остается лишь надеяться, что возложенная на них миссия образумит и возвеличит их, как это уже случалось в прежние времена. Лучше уж пусть будет так, чем если бы его наследство оказалось в руках сварливых скриб!

– А что значит для тебя это наследство? – отважился я спросить.

Сами того не замечая, мы принялись вместе расхаживать по форуму, словно софисты, которые ведут дискуссию, а Мирина тем временем присела отдохнуть на городской указатель мили. Симон Киринейский остановился, взглянул на меня и в знак бессилия опустил поднятую руку.

– Если бы я мог все знать раньше! – жалобно произнес он – За то время, пока мы ждали, мне многое рассказали о его учении, и я тут же пожелал, чтобы все это оказалось лишь болтовней одинокого пророка: его собственная мать и братья считали его умалишенным и после двух первых проповедей в Галилее безуспешно пытались вернуть его домой. К праведникам он был слишком безжалостен, а к грешникам – слишком снисходителен! Некоторые из мудрецов даже полагали, что он совершает свои чудеса при помощи древнего духа зла, именуемого Бельял. Он совершенно не заботился о том, что говорил: иногда утверждал одно, иногда – другое, и те, кто слушал его, рассказывали, что в течение одного дня его высказывания сильно противоречили друг другу! Можешь себе представить, какой удар меня постиг, когда я увидел живым человека, чей крест на собственных плечах донес до Голгофы!

Крепко сжав руки, он продолжал:

– Он говорил: «Остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим». Эти слова мне совершенно ясны, но я с ними никак не могу согласиться! Неужели я должен простить все долги Ироду Антипасу? Каждый раз, когда он бывает в Иерусалиме, он присылает ко мне своего интенданта Хузу, чтобы одолжить денег; по правде говоря, я никогда не питал надежд вернуть их, и речь даже не идет о значительных суммах – скорее это можно рассматривать как скрытую взятку: мне не хотелось бы, чтобы он расстроил мои дела в Перее и Галилее. А теперь мне начинает казаться, что я должен прийти к князю и простить ему все долги не только на словах, но и от чистого сердца. А мне хорошо известно, что он издевался над Иисусом, перед тем как тот был распят. Конечно, благодаря его хлопотам мне удалось сделать несколько выгодных приобретений у разорившихся галилеян, однако я простил им их долги, а ведь мысль о том, чтобы собрать их наделы в одно сравнительно большое имение и передать его моему сыну Руфию, была мне так мила! Однако я сжалился над ними. Я вовсе не хвалюсь этим поступком, потому что сам Иисус говорил, что левая рука не должна знать того, что делает правая, тем более в чужих краях, однако хотел спросить у тебя совета. Разве не было бы более справедливым заставить князя вернуть долги, а затем раздать эти деньги обездоленным, чем просто-напросто забыть о них?

Симон взвешивал свои слова, и я тоже серьезно подошел к его заботам.

– Ты слишком много беспокоишься о своем добре и о долгах, – сказал я – У меня тоже есть состояние, но что оно может сейчас значить! Возможно, это отношение к богатству возникло у меня из-за того, что я разбогател, не прилагая к тому ни малейших усилий и благодаря способу, который многие сочли бы бесчестным. Советую тебе подождать и не действовать вслепую. Мне сказали, что его ученики собираются в Иерусалим, где будут дожидаться, даже если им придется ждать двенадцать лет, свершения одного пророчества, и тогда все должно проясниться! Почему же ты думаешь, что сможешь опередить их?

– Потому что я жестокий и злой человек, – без промедления ответил Симон, словно уже размышлял над этим вопросом.

– А ты ничуть не изменился, – заметил я. – Тебе кажется, что если ты что-то дашь, то тотчас же получишь другое взамен. Думаю, что Иисус пришел не для того, чтобы воздать каждому по заслугам, а чтобы самому искупить все грехи мира, потому что ни один человек не способен до конца искупить даже собственные прегрешения. Это лишено всякого смысла, однако ты сам сказал, что в глазах разумного человека в его учении много абсурдного.

Киринейский поднес руку ко лбу и глубоко вздохнул;

– Не знаю, что ты хочешь этим сказать, однако у меня уже начинает раскалываться голова. Значит, ты считаешь, что если я по-своему хочу искупить свою вину, то это не более чем проявление гордыни прежнего раба, ставшего купцом. А кто ты такой, чтобы поучать меня? Разве ты не говорил, что тебе запретили даже говорить о назаретянине?

– О Симон, прости меня! – сказал я, раскаиваясь в том, что поступил так необдуманно – Ты прав: кто я такой, чтобы поучать тебя? Ты попросил у меня совета, а я во всем этом разбираюсь не больше твоего, может, даже и меньше, потому что ты старше меня и у тебя богатый опыт. Так что ищи путь к его царству по-своему, а я буду это делать по-своему.

Машинальным движением Симон погладил по щеке Мирину, по-прежнему сидевшую на городском указателе мили.

– О, была бы у меня дочь! – тихо произнес он – Возможно тогда мое сердце научилось бы снисходительности, а я не был бы таким жестоким!

Было уже темно, и в городе зажглись огни.

– Мы о многом поговорили, и чем дальше заходил разговор, тем больше я переживал, – сказал он, – Однако достаточно мне было прикоснуться к щеке твоей дочери – и все как рукой сняло: я уже чувствую себя превосходно.

– Я не настолько стар, чтобы Мирина была моей дочерью, – возразил я – Мирина – моя сестра, ей непонятен твой язык.

– Похоже, она побывала с тобой на горе, – произнес он, глядя на свою руку – Я почувствовал это, как только прикоснулся к ее щеке, а когда столкнулся с тобой и даже когда ты ухватился за мою руку, я ничего не ощутил. Она же сообщила мне покой, и теперь моя голова больше не забита ненужными вопросами. Значит свыше предполагалось, чтобы я не выслушивал твои софизмы, а прикоснулся к щеке твоей сестры.