Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра

Еда все еще поступала понемногу через горы, что позволяло отдалить голод, но рационы пришлось уменьшить. В этом отношении Клеопатра потерпела поражение — страдал ее неримский контингент числом семьдесят тысяч. Антоний тайно выделял своим шестидесяти пяти тысячам римлян порции покрупнее. Но это стало известно царям-клиентам, которые сильно возмутились и возненавидели его за это. И посчитали Клеопатру слабой, поскольку она не сумела убедить или запугать Антония, чтобы он покончил с такой несправедливостью.

С наступлением лета в лагерях разразились брюшной тиф и малярия. Ни один человек, будь он римлянин или неримлянин, не оказался достаточно предусмотрительным или воодушевленным, чтобы взяться муштровать пехоту и тренировать флот. Почти сто сорок тысяч людей Антония сидели без дела, голодные, больные и недовольные, и ждали, когда кто-то сверху придумает выход. Они даже не требовали сражения, и это было верным признаком, что они уже сдались.

Потом Антоний придумал выход. Стряхнув с себя уныние, он собрал свой штат и объяснил.

— Нам повезло, мы находимся поблизости от реки Ахеронт, — сказал он, показывая на карте. — Октавиан здесь, и ему не так повезло. Он получает питьевую воду с реки Ороп, протекающей далеко от его лагерей. Вода подводится по половинам полых стволов деревьев, которые он заменил терракотовыми трубами, привезенными Агриппой из Италии. Но в данный момент ситуация с водой у него ненадежная. Мы отрежем его снабжение и заставим его переместиться ближе к реке. К сожалению, расстояние, которое мы должны пройти, чтобы обеспечить внезапность удара, сводит на нет полномасштабную атаку пехоты, по крайней мере в начале.

Он говорил очень уверенно, пальцем показывая на карте соответствующие территории. Настроение в палатке улучшилось, особенно благодаря тому, что Клеопатра молчала.

— Деиотар Филадельф, ты возьмешь свою и фракийскую кавалерию. Реметалк будет твоим заместителем и возглавит бой. Я знаю, тебе предстоит долгий путь по восточной стороне бухты, но Октавиан этого не заметит, потому что слишком далеко. Марк Лурий возьмет десять римских легионов и будет следовать за тобой буквально по пятам, по возможности. А тем временем я переправлю пехоту через бухту и помещу ее в лагерь прямо у стен Октавиана. Он не очень встревожится, а когда я предложу сразиться, он проигнорирует меня. Он слишком окопался, чтобы бояться. После того как твоя пехота, Лурий, встретится с кавалерией Деиотара Филадельфа, вы выведете из строя водовод Октавиана и потом заберете его продовольственные склады на севере. Узнав, что случилось, он выйдет, чтобы расположиться по берегу Оропа. И пока он будет этим занят — и пока Агриппа будет помогать ему, — мы уедем в Египет.

Все повеселели. Это был отличный маневр с очень хорошим шансом на успех. Но недовольство по поводу того, что римляне питаются лучше, продолжало расти. Фракийский командир сбежал, перешел к Октавиану и выдал весь план Антония. Октавиан смог перехватить кавалерию частью своих собственных германцев. Сражения не было. Деиотар Филадельф и Реметалк сразу перешли к Октавиану и вместе с германцами напали на приближавшихся пехотинцев. Те повернулись и побежали в сторону Акция.

Услышав об этой катастрофе, Антоний направил туда остатки конницы галатов под руководством Аминты и выступил сам, чтобы повернуть свои легионы. Но когда Аминта встретился со своими коллегами и германцами, он предложил себя и свои две тысячи конницы Октавиану.

Отчаявшийся Антоний отвел свои легионы обратно в Акций, убежденный, что в этом ужасном месте нельзя выиграть никакой сухопутной битвы.

— Я не знаю, как вырваться на свободу! — крикнул он Клеопатре, высохшей, как мумия. — Боги покинули меня, как и удача! Если бы ветер дул как всегда в это время, Октавиан ни за что не смог бы пересечь Адриатику! Но ветер дул так, как нужно было Октавиану, и разрушил все мои планы! Клеопатра, Клеопатра, что мне делать? Все кончено!

— Успокойся, — тихо сказала она.

Гладя его жесткие курчавые волосы, она впервые заметила, что они седеют, словно тронутые морозом. Она тоже чувствовала бессилие, испытывала ужас оттого, что ее собственные боги и боги Рима перешли на сторону Октавиана. Почему бы еще он смог пересечь Адриатическое море не в сезон? И почему еще у него появился такой способный командующий, как Агриппа? Но самый главный вопрос: почему она не предоставила Марка Антония неизбежной судьбе, а сама не убежала домой, в Египет? Из-за верности? Конечно нет! Чем она обязана Антонию, в конце концов? Он был ее жертвой, ее инструментом, ее оружием! Она всегда это знала! Так почему теперь она прилипла к нему? У него нет ни таланта, ни мужества для этого предприятия и никогда не было. Просто, любя ее, он пытался быть таким, каким она хотела. «Это Рим, — думала она, гладя его по голове. — И ни один монарх, даже такой могущественный, как египетская Клеопатра, не сможет вытравить римлянина из римлянина. Я почти преуспела. Но только почти. Мне не удалось проделать это с Цезарем и не удалось с Антонием. Тогда почему я здесь? Почему в последнее время я почувствовала, что с ним я становлюсь мягче, почему перестала унижать его?»

И вдруг с внезапностью ужасной естественной катастрофу — лавины, огромной волны, землетрясения — на нее нахлынуло прозрение: «Я люблю его!» Склонившись над ним, словно чтобы защитить, она стала целовать его лицо, руки, запястья. Ошеломленная, она узнала, как называется это чувство, которое тайком подкралось к ней, заполнило ее, победило. «Я люблю его, я люблю его! О бедный Марк Антоний, наконец-то ты отомстил мне! Я люблю тебя так, как любишь меня ты, всем сердцем, безгранично. Мое замурованное сердце содрогнулось, распахнулось, чтобы принять Марка Антония. Это клин, который он вбил в меня своей собственной любовью. Он отдал мне свою римскую душу и оказался в ночи, такой черной, что, кроме меня, он никого и ничего не видит. И я, приняв его жертву, полюбила его. Что бы ни было в будущем, нас ждет одно будущее на двоих. Я не могу бросить его».

— О, Антоний, я люблю тебя! — крикнула она, обнимая его.

Летом легаты десятками покидали Антония, сенаторы сотнями уходили к Октавиану. Это было очень легко сделать — как переплыть через бухту, ибо Антоний, впавший в отчаяние, не останавливал их. Все они обвиняли «эту женщину», причину краха. Один шпион сообщил Клеопатре странную вещь. Оказывается, когда Реметалк Фракийский с особой язвительностью критиковал Антония, Октавиан резко прервал его, крикнув: «Quin taces! Если я допускаю измену, это еще не значит, что мне нравятся предатели!»

Худший удар Антонию был нанесен в конце июня: уехал Агенобарб, не скрывавший своей ненависти к Клеопатре, говоривший об этом открыто.