Валентин Лавров - Катастрофа

По-весеннему все горело от солнца, плавилось золото церковных куполов, блестела снежная дорога, блестели крыши домов, голубое небо было безоблачным.

— Настоящая весна, — воскликнула Мария Самойловна.

Она была одногодкой с мужем, со вкусом одета, хорошо ухожена.

— Мы отпустили до вечера нашего шофера, решили наконец погулять по Москве. Такой чудесный день! — улыбнулась Мария Самойловна.

— Наши намерения совпадают! — обрадовалась Вера Николаевна.

— Так идем гулять вместе! — предложили Цетлины.

Бунины согласились.

Отправились по Никитской к центру. У Охотного ряда свернули влево, миновали Театральную площадь, поднялись к Лубянке.

Кругом шумело многолюдье, кучками теснившееся тут и там возле агитаторов, призывавших «разгромить буржуазию» и идти за большевиками, «борцами за светлое будущее пролетариев всех стран».

Недалеко от водопоя, в центре Лубянской площади, взобрался на мужичьи сани рыжий парень, в драповом, изрядно ношенном клетчатом пальто с каракулевым воротником шалью, с белесыми кустистыми бровями и бесцветными глазами, со свежевыбритым лицом, усердно припудренным, и золотыми коронками во рту.

Не возвышая, не понижая голоса, оратор как по писаному внушает толпе:

— Крестьяне, рабочие и воины! Много веков преступная воля царей и буржуазии издевалась над народом, проливая реки крови по улицам городов и деревень. Эти деспоты кормили народ вместо хлеба — свинцом. Они довели родину до разорения и нищеты…

— А у самого изо рта золото светится! — гогочет солдат, сворачивая козью ножку. — Ишь, его тоже довели…

Рядом с солдатом раздается смех.

Оратор делает вид, что не слышит нахальной реплики. Он старается говорить доходчивей:

— Вы, товарищи трудящиеся, конечно, видели картину известного художника Репина, где Иван Грозный убивает собственного сына. Читали вы у знаменитого писателя Мережковского о том, как Петр Великий собственноручно пытал и казнил царевича Алексея. А ведь это был его родной сын, можно сказать — ребенок.

Подходят к толпе два грязных, обросших щетиной солдата. Оба коротконогие, оба в кулаках держат подсолнухи. Они жуют и смотрят недоверчиво и мрачно. Рядом с ними рабочий в желтой кожаной куртке. На его лице играет злая улыбка. Всем своим видом он показывает собственное превосходство над толпой. Остановился, мол, только на мгновенье, для забавы: заранее, дескать, знаю, что говорят здесь чепуху.

Оратор победоносно повышает голос:

— Собственных детей не жалели, узурпаторы!

— А чаго их жалеть! — гогочет солдат. — Бабы новых нашлифуют.

— А мы поможем, чем сможем, — и он нагло подмигивает стоящей рядом тощей блондинке.

Женщины застенчиво хихикают в ладонь.

Оратор укоризненно грозит пальцем:

— Товарищ солдат, у вас неправильный классовый подход. Ведь они своих сыновей не жалели, как же такие деспоты могли простой народ жалеть? Как пить дать, не могли. Цари — па-ла-чи!

Курносый господин с выпуклыми глазами, одетый в дорогую енотовую шубу и такую же шапку, злобно кричит:

— Заткнись, козел! На чьи деньги треп ведешь? На германские?

Оратор демонстративно отворачивается к женщинам, которые о чем-то между собой жарко спорят:

— Гражданки! Революция вам даст полную свободу от семейного деспотизма.

Блондинка вдруг озорно кричит:

— А правда, по талонам можно будет любовников получать?

Теперь все гогочут.

Солдат — блондинке:

— Я выдаюся без талонов, не теряйся, получай!

Оратор пытается перекричать толпу:

— Демократический строй даст вам полный простор для развития…

Курносый господин, пробравшийся вперед, изо всех сил дергает за ногу оратора. Тот взмахивает руками и падает на телегу. Курносый с размаху бьет оратора в ухо. Женщины испуганно кричат, солдаты смеются.

Дымящий козьей ножкой подначивает:

— Зуб ему выбей. Мы зуб лучше пропьем. Гы-ы!

Курносый с видом победителя идет своей дорогой, оратор вытирает кровь с лица. Прилично одетая дама говорит:

— От большевиков никому не стало лучше. Раньше у меня была школа. А теперь, понимаете, кормить учеников стало нечем…

Удивительно тощая бабешка со злыми желтыми глазами, похожая на сушеную тарань, перебивает:

— Никому ваша школа не нужна. Ждите в Москву немцев. Скоро наведут порядок! Они взыщут.

— Мы вас всех перережем прежде! — холодно роняет рабочий. — Немцев не дождешься.

Солдаты охотно вторят:

— Во, это верно! Прежде чем придут — всех, к ядрене шишке, переведем! И вот с этой вешалки начнем!

— Ей бы мужика, она тогда вякать перестала! — скалится солдат с козьей ножкой. — Иди сюда, дорогая! Сейчас мы тебя полюбим по разочку! — И он тянет руки к желтоглазой.

Та злобно шипит:

— Тебе немцы покажут!

Тем временем измятый оратор, с разбитым кровавым носом, с соломой, приставшей к воротнику, вновь влезает на сани.

В толпе с восхищением замечают:

— Какой настырный! Нос расквасили, а он опять за свое!

Оратор ищет сочувствия у толпы, показывает на свое лицо:

— Вот что творят царские блюдолизы…

Рабочий, залихватски сдвигая на ухо кепку, кривит в ненависти рот:

— Молчать вашему брату следует, вот что! Нечего пропаганду распускать. Шибко грамотные стали, а работать не желают.

4

Возвращались через Петровку. Возле древних монастырских стен монахи колют лед. Делают они свое дело тщательно и серьезно.

Но толпа, глазеющая на них, ликует:

— Ага! Выгнали! Теперь заставят.

На Страстной площади необъятной ширины баба, злая и напористая, волнуется:

— Ишь, афиши расклеивают! А кто будет стены мыть? Опять же мы, простые трудящие. А буржуи будут ходить по театрам. Мы вот не ходим. И им запретить, нечего…

Уже под самый вечер, взяв извозчика, поехали к Кремлю. «На Красной площади слепит низкое солнце, зеркальный, наезженный снег. Морозит. Зашли в Кремль. В небе месяц и розовые облака. Тишина, огромные сугробы снега. Около артиллерийского склада скрипит валенками солдат в тулупе, с лицом точно вырубленным из дерева. Какой ненужной кажется теперь эта стража.

Вышли из Кремля — бегут и с восторгом, с неестественными ударениями кричат мальчишки:

— Взятие Могилева германскими войсками!»

5

В доме Цетлиных уютно, спокойно и богато. Кроме Буниных, пришли ближние соседи — супруги Зайцевы. Старинные картины на стенах, кожаные корешки книг в шкафах, удобные диванчики, великолепные слуги, выписанный из Парижа знаменитый повар. И — регулярные литературно-музыкальные вечера. Салон Цетлиных пользовался доброй славой. Здесь побывали все знаменитости: от Горького и Брюсова до Павла Муратова и Александра Бенуа. За черным «Беккером» сидели Рахманинов, Гольденвейзер, Прокофьев, Гречанинов. Недавно наслаждались дивным пением Леонида Собинова: украинские песни, русские романсы, ария Лоэнгрина.