Овидий Горчаков - Накануне, или трагедия Кассандры

Фон Б. довольно подробно и откровенно рассказывал о своем участии в советско-германских переговорах 15–21 августа. По его словам, именно Молотов, явно действуя от имени Сталина, предложил заключить пакт о ненападении. Гитлер был в восторге от предложения Молотова, переданного ему 16 августа через графа фон дер Шуленбурга и Риббентропа. В тот же вечер Гитлер сообщил, что безоговорочно принимает советское предложение. Риббентроп всячески торопил Молотова, так как приближался день 1 сентября — день нападения на Польшу. Вечером 19 августа граф Шуленбург молнировал о согласии Советского правительства принять Риббентропа в Москве. В тот же день Молотов вручил фон дер Шуленбургу проект пакта о ненападении. Граф фон дер Шуленбург, выезжая из Кремля, был на седьмом небе. Фон Б. намекнул, что ему известно, что Сталин объявил о своем намерении заключить пакт с Гитлером на заседании Политбюро. Но Сталин не хотел принять Риббентропа раньше 26–27 августа. Тогда 20 августа Гитлер лично обратился к Сталину с просьбой принять Риббентропа в Москве 22–23 августа. Гитлер провел бессонную ночь, ожидая ответа из Москвы. 21 августа в 9.35 утра Берлин принял шифрованную телеграмму из Москвы — Сталин сообщал Гитлеру, что согласен принять Риббентропа в Москве 23 августа, и приветствовал предстоящее подписание договора о ненападении. В 10.30 эта телеграмма была передана Гитлеру на виллу „Бергоф“…

Подчеркнув, что он считает меня своим другом, Б. доверительно заявил мне, что, когда Гитлер 22 августа собрал в Оберзальцбурге высший военный совет и сообщил ему о пакте с Россией, Геринг исполнил дикий танец на столе. Фон Б. добавил, что польское правительство само вырыло себе могилу, наотрез отказавшись пропустить по своей территории русские войска и тем подорвав намечавшийся советско-англо-французский военный союз против Германии. Это отлично понимал и Ллойд Джордж…

В полдень 23 августа фон Б. был в свите графа фон дер Шуленбурга, встречавшего в московском аэропорту Риббентропа. Германская делегация прилетела на двух огромных „кондорах“. Вечером Сталин и Молотов приняли Риббентропа в Кремле. На трехчасовом совещании Сталин подчеркнул, что не намерен таскать каштаны из огня за Англию. После перерыва встретились вновь, поднимали тосты за полночь. Риббентроп рассказал Сталину берлинский анекдот: поскольку ему, Сталину, больше всего не по нутру капиталисты, английские лавочники и дельцы Сити, то он еще станет членом антикоминтерновского пакра. Сталин на это улыбнулся „довольно кисло“.

Фон Б. рассказывал, что Сталин якобы произнес тост за фюрера: „Я знаю, как велика любовь германской нации к фюреру. Поэтому я хочу выпить за его здоровье“. Молотов якобы поднял рюмку за Риббентропа. Все вместе якобы пили за новую эру в германо-советских отношениях. Риббентроп — он не дурак выпить — пил за здоровье Сталина, за Советское правительство, за мир между Германией и СССР. Прощаясь, Сталин заявил, что готов поручиться честным словом, что лично он никогда не нарушит пакт. По настоянию Сталина была снята преамбула к коммюнике, в которой превозносилась германо-советская дружба. Сталин, по мнению фон Б., гораздо больше заботился об общественном мнении в своей стране, чем Гитлер.

25 августа фон Б, с радостью узнал, что маршал Ворошилов прервал московские переговоры с англичанами и французами. Их военные делегации вылетели из Москвы. По мнению Черчилля, которого, фон Б. чрезвычайно уважает, макиавеллистское, с точки зрения многих, решение Сталина заключить договор с Гитлером являлось в ситуации 1939 года в высшей степени реалистическим. Не дождавшись конструктивных шагов от англо-франко-польской дипломатии, Сталин одним ударом превратил этих горе-дипломатов в политических банкротов. Это признает и Черчилль. Рузвельт, узнав заблаговременно о германо-советских переговорах от своего посла в Москве, напрасно пытался уговорить англичан, французов и поляков пойти на соглашение с Советским Союзом.

Едко издеваясь над американским президентом, фон Б. сказал, что немцам отлично известно, что Рузвельт еще 5 июля пытался предупредить Сталина против соглашения с Германией, уверяя, что, если правительство Сталина пойдет на такое соглашение, то с той же неизбежностью, с какой ночь сменяет день, Гитлер нападет на Советский Союз, как только победит Францию.

Фон Б. жаловался, что многие деятели нацистской партии застигнуты врасплох германо-советским договором и неправильно понимают era, протестуют против „сговора с иудо-масонскими нелюдьми“.

18 сентября русские войска встретились с немецкими войсками под Брест-Литовском.

„Под тем самым историческим Брест-Литовском, — торжествующе сказал мне фон Б.,- в котором 23 года назад мы заключили мир между нашими странами! Символично, не правда ли?“

Наш разговор мы продолжали, покинув номер в „Арагви“, в машине фон Б.

„Я должен со всей откровенностью сказать, — заявил мне фон Б., — что ваш Сталин почти без единого выстрела получил больше, чем получили мы, потеряв в Польше 45 тысяч офицеров и солдат! Это не только мое мнение, мнение фон дер Шуленбурга и Риббентропа. Это мнение фюрера“.

В Берлине с большим удовлетворением узнали о речи Молотова 31 октября на сессии Верховного Совета, в которой он заявил: „Правящие круги Польши немало кичились „прочностью“ своего государства и „мощью“ своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора…“ Особенно понравились в Берлине такие слова в этой речи: „Правящие круги Англии и Франции пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права народов, против гитлеризма… Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой… Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за „уничтожение гитлеризма“, прикрываемую фальшивым флагом борьбы за „демократию“…“

Выполняя полученное задание, я спросил в удобный момент, каково отношение фон Б. и его коллег лично к Сталину. Я в точности запомнил его ответ. Вот он: „Что Сталин великий человек — для всех очевидно. Чемберлена и Даладье фюрер называл „червячками“, но Сталина он уважает. Более того, он молится, чтобы провидение даровало Сталину долгую жизнь. Вы, конечно, понимаете, как важно для Германии не воевать на два фронта. А случись что-либо со Сталиным, новое Советское правительство могло бы порвать наш договор! Вот почему мы, немцы, вслед за рождественским посланием фюрера Сталину, желаем вашему вождю многие лета! Сталин — блестящий политик и стратег! Буду до конца откровенным — напав 30 ноября 1939 года на Финляндию, он поставил нас в тяжелое положение. Он понимал, что наши руки связаны Западным фронтом. А ведь с Финляндией нас, немцев, связывала давняя дружба! Но мы принесли финнов в жертву, ибо превыше всего ценим дружбу Сталина! В те дни, когда даже Муссолини призывал к миру с западными демократиями, пророчил фюреру поражение в войне и предупреждал его против сговора со Сталиным, именно в союзе со Сталиным черпал фюрер силу и уверенность! И разумеется, мы бесконечно благодарны ему за миллионы тонн хлеба и нефти, за хром и марганец. Конечно, Сталин ничего даром не дает, в обмен получает станки и военные материалы, включая образцы новых самолетов — Me-109 и Ме-110, Ю-88, танков и пушек…“