Петр Краснов - Императрицы

Танцевали четыре маскарадные «кадрилии», в каждой по семнадцати пар, всего сто тридцать шесть персон. Первая «кадрилия» «государя великого князя» была в розовых домино с серебряной выкладкой. Ее танцевали великий князь, бывший под домино в Преображенском мундире, с светлейшею княгинею Гессен–Гомбургской, во второй паре шел фельдмаршал князь Долгорукий с обер–гофмейстериной Маврой Егоровной Шуваловой, в третьей — фельдмаршал князь Трубецкой с статс–дамой Черкасской, потом канцлер граф Бестужев–Рюмин с Чернышевой, граф Ушаков с Салтыковой, граф Румянцев с Шуваловой, князь Куракин с Чоглоковой, генерал Кейт с Воронцовой, обер–маршал Шепелев с фрейлиной Гендриковой, генерал Салтыков с Татищевой, генерал князь Репин с женою канцлера Бестужева, граф Брюмер с Куракиной, камергер Хованский с женой генерал–майора Измайлова, генерал–майор Борятинский с женой камергера Балка, Одоевский с Жеребцовой, камергер Апраксин с женой гофмаршала Черкасского и камергер Татищев со старшей княжною Куракиной.

Это была кадриль представительства. Старые вельможи и самые красивые из молодых статс–дам и фрейлин чинно скользили по хорошо навощенному полу, протягивали друг другу руки, пристукивали в «chaine» каблуками, меняясь местами, принимали фигурные «позитуры». Старики и старухи с серьезными лицами, на которых было написано: «Сие есть дело… служба… Ее величеству так угодно…» Молодежь с шутками, с короткими перемолвками во время быстрого «balancez».

Широкие розовые домино, подбитые белым атласом, развевались, музыка то громко гремела, то почти смолкала, и сладко пели скрипки, сопровождаемые нежным посвистыванием флейт, кадриль чинно шла по зале. Она продолжалась недолго. Стариков нельзя было утомлять. В «grand rond» покружились по зале, и визгливо крикнул великий князь:

— Стойте… и благодарите ваших дам.

Едва розовые домино попарно удалились в соседнюю залу, как оркестр заиграл «приглашение на танец» и с шумом и смехом весело выскочила из стеклянной галереи вторая «кадрилия» «ее императорского высочества государыни великой княгини». Она была в белых домино с золотой выкладкой.

Тайный советник князь Голицын вел великую княгиню, очаровательную в белой, расшитой золотом просторной накидке домино… Эта «кадрилия» состояла из молодежи и шла шумно и весело со многими хитрыми фигурами, затейницей которых была великая княгиня. Дамы порхали около кавалеров, широкие юбки с фижмами развевались воланом, соблазнительно показывая ножки.

Третья «кадрилия» была в голубых домино с серебряной выкладкой и четвертая в рудо–желтых с серебром. Когда потом все четыре «кадрилии» выбежали, схватившись за руки и перемешавшись, вся зала точно наполнилась блестящими голубыми, белыми, розовыми и красно–желтыми мотыльками. Длинную цепь танцующих со смехом увлекала великая княгиня. Вихрь поднялся от развевающихся широких домино, каблуки башмаков стучали в такт с музыкой, веселой и шумной сарабандой пронеслась пестрая цепь по всем залам и по стеклянной галерее.

Едва началась третья «кадрилия», государыня прошла в соседнюю с залой «арабскую» комнату и села играть в баккара. Банк держал Прокофий Акинфиевич Демидов. Столбики золотых и серебряных монет передвигались от одного игрока к другому, и слышались короткие разговоры играющих. Музыка заглушала звон металла. Между монетами с изображением императрицы часто попадались монеты сибирского чекана, с изображением двух горностаев, поднявшихся на задние лапки.

— Я слыхала, Прокофий Акинфиевич, — сказала государыня, — что ты у себя, на алтайских заводах, свою монету чеканишь?..

— Слухи, ваше величество, однако, бывают разные.

— А ты знаешь, что полагается по закону фальшивомонетчикам?..

— Знаю, матушка. Им глотку заливают расплавленным оловом.

— То–то, милый, и оно–то… Смотри, как Павел Иванович да и доберется до тебя.

— Знаю, матушка, что ты милосердна и справедлива. Моя монета чеканится из полновесного золота и серебра, и нужна она мне для расплаты с моими рабочими, которых у меня поболее пятидесяти тысяч. Казначейство же твое не поспевает подавать мне монету.

— Пусть хотя и так, Прокофий Акинфиевич, но недозволенное законом никому дозволено быти не может.

— А ты о том подумала, матушка, что ты наша и мы твои и все, что наше, — твое. Моя монета — твоя, — сказал Демидов, подвигая государыне стопку монет, только что ею выигранную.

— Что с тобою поделаешь, — засмеялась государыня. — Знаю, что очень ты честный человек и что отец твой Акинфий Никитич, а паче того дед твой Никита Демидович большие услуги моему батюшке оказали, а все–таки будь ты опасен олова.

— Да что ты, матушка!.. Чтобы я при моих–то рудниках да стал бы олово в монету мешать!..

Государыня махнула рукой на Демидова.

— От тебя не отбрехаешься… Тебе дело, а ты шутки.

— Шуткой, матушка, царю пушек не льют.

V

Ровно в одиннадцать часов обер–гофмейстер Миних появился в дверях «арабской» комнаты и доложил:

— Ваше императорское величество, вечернее кушанье подано.

Ужинали в большой, богато убранной зале, где в люстрах, бра и канделябрах горело девятьсот свечей. Стол был накрыт на восемнадцати «штуках». Посередине залы стоял фигурный стол на четыреста персон. На нем возвышалась серебряная статуя, обвитая цветами, и из нее в серебряный бассейн бил фонтан, окруженный шкаликами, налитыми воском, где горели огни. Во время стола играла итальянская вокальная и инструментальная музыка. Против государыни стоял форшнейдер камергер барон Сергей Строганов. Блюда государыне подавали камергер Петр Иванович Шувалов и граф Кирилл Разумовский. Когда подано было жаркое — седло дикой козы с трюфелями и шампиньонами и разлито по стаканам шампанское вино, великий князь встал. Разговоры смолкли.

Срываясь на визгливый крик, великий князь провозгласил:

— За здравие ее императорского величества! Трубачи заиграли, ударили в литавры, и все троекратно прокричали: «Виват!..»

Снова разлили по бокалам шампанское. Императрица встала и ясным, звучным, грудным голосом с чарующей, полной неизъяснимой красоты улыбкой, громко и четко, так, что каждое слово было слышно и в зале, и в галерее, где стояли столы, сказала, низко кланяясь русским поясным поклоном:

— Я кушаю здравие всех присутствующих… и отсутствующих… всех верно любезных сердцу моему подданных моих.

Трубные звуки подхватили ее голос, снова забили литавры.

— Виват!.. Виват!.. Виват!.. — закричали по столам.

Третий тост был провозглашен обер–егермейстером Разумовским о здравии их императорских высочеств, благоверного государя и великого князя Петра Федоровича и благоверной государыни великой княгини Екатерины Алексеевны.