Петр Краснов - Императрицы

Фермор задумчиво стоял в поле. Робость вдруг охватила его. Не то было ему страшно, что против него были немцы. Немцев бил даже изнеженный барчук Апраксин, не могущий из–за тучности сесть на лошадь, вся слава которого была в том, что никто не умел так угостить и сам поесть, никто не умел так обласкать солдат и офицеров, как он. Пруссаки — это ничего… Но против него, Фермора, был сам непобедимый Фридрих. И присутствие короля прусского здесь Фермор ощущал в том, что горячий Румянцев не торопился идти от Шведта, что в Обсервационном корпусе до времени раздали водку и что напряженно молчалив его левый фланг, где стоят старые петровские полки. Из мрака послышались фырканье лошади, топот упирающихся конских ног. Лошадь боялась ступить из темноты в освещенный круг. Звонко и сочно щелкнула по мокрому, должно быть, боку плеть — раз и еще раз — и на освещенном факелами пространстве появилась словно горбатая фигура казака.

Лисья остроконечная шапка съехала на затылок. Казак в длинном сером халате сидел на высоком седле. Колчан стрел торчал у него за спиной, лук был сбоку, в руке длинное красное копье. Он вздернул левой рукой на узде голову сухому рыжему коню авшарской горской породы, с длинной путаной гривой и, ни к кому прямо не обращаясь, дерзким голосом сказал:

— Иде здеся будет главный командующий генерал Ферманов?..

Генерал Фермор повернулся к казаку. Он не умел говорить с этими дикими сынами степей и толкнул вперед адъютанта.

— Что скажешь, станица? — сказал тот.

— Вы не генерал Ферманов будете, а мне самому генералу надо такое сказать.

— Генерал Фермор — я, — сказал Фермор.

— Изволь, ваше сиятельство…

Казак прищурил старые, подслеповатые, звериные глаза в красных веках без ресниц и покровительственно, тоном совета старого опытного охотника ребенку, сказал, стараясь вложить всю силу убеждения в те два слова, которые он выговорил ясно и убедительно:

— Тикать надо!

— Что он говорит? — сказал Фермор.

— Тикать, скажи ему, надо… Безотлагательно уходить отселева. Весь неприятель в ентом лесу. Идут прямо почем зря. Конницы его несосветимая сила. Пушек до ста мы насчитали. К рассвету, не иначе, как тута будут… Всех заберут… Лопни мои глаза, коли ежели я вру. Полковник Машлыкин писулю тебе написали. Тикать тебе надо.

Казак снял шапку и достал кусок плотной, рыхлой синеватой бумаги.

— Тут табе все и прописано.

Адъютант принял записку и подошел к факелу.

— Ну что же?

— Полковник Машлыкин пишет из Бацлова…

— Из Бацлова уже, — сказал кто–то в свите Фермера испуганным голосом.

— Ну что он там пишет?..

— «Неприятель, и в силе, — читал адъютант, — проходит Массинским лесом, заходя нам в тыл. По рассказу пленных вся армия лютого короля идет в обход правого нашего крыла. Сам король при ней. Голова конницы дебуширует из леса. Солдаты поят коней в озерах, что у деревни Блюмберга…» Ваше сиятельство, часа через два они могут быть уже здесь.

Фермор сжал кулаки и стал ходить взад и вперед по освещенному факелами кругу.

— Снимать палатки, — сказал он. — Куда идти?.. О, черт возьми!.. Свяжись с этим королем!.. Скачите на позицию… Нет!.. Постойте!.. Пишите… Перестроить боевой порядок поворотным кругом и контрамаршами по полкам. В первой линии на левом фланге моего корпуса: Бутырский полк, дальше Суздальский и Ладожский полки… Записали?.. Во второй линии — второй Гренадерский, Невский и Казанский… Левее — пятый и четвертый Мушкетерские полки Обсервационного корпуса. Батареям стать перед полками и на флангах… Чище выровнять линию баталии. Генералам, штаб–офицерам полков, офицерам и унтер–офицерам иметь наблюдение, чтобы рядовые между собой не говорили. Кто дерзнет подаваться — тому грозить, что тут же заколот будет. Уторопленных при стрельбе солдат примечать и после дела наказать, ретирующимся угрожать палашами… При стрельбе прикладываться в полчеловека… Записали?..

Это было последнее приказание главнокомандующего перед боем. Когда адъютанты скрылись во мраке, отвозя приказание по дивизиям, Фермор сел в поданные ему дроги и поехал в деревню Картшен, где и оставался, не отдавая никаких распоряжений, до конца боя.

«Этим людям, — думал он, — ныне нельзя мешать… Пусть делают, как знают…»

XIV

Все утро в русской армии раздавались крики команд и галдеж потревоженных, разоспавшихся перед рассветом людей.

— Куда нас ворочают?..

— Вы мне скажите, господин полковник, где фронт?..

— А вы, поручик, воинский артикул учили?.. А?.. Учили?.. Где неприятель — там и фронт… Поняли, поручик, — и полковник Ранцев широким жестом показал поручику Камынину на юг.

В ярком блистании поднявшегося над сосновым лесом солнца были видны белые стены и красные крыши деревни Цорндорф, холмы, покрытые золотистым жнивьем, и за ними кое–где показывались черно–синие ряды выстраивавшейся в батальный порядок армии Фридриха.

— Но там, господин полковник, вчера была ставка генерала Фермора?

— Совершенно верно–с!.. А ныне там кавалерия короля Фридриха… Передайте по ротам: первая линия стреляет сначала по плутонгам, потом подивизионно, потом атакует штыками… Убылые места первой линии заступать частями второй линии и внушить: где неприятель — там и фронт!..

И пошло по рядам: «Где неприятель — там и фронт…»… «Где фронт — там и неприятель…»

В девять часов утра сто пушек «лютого» короля открыли огонь по русским полкам и им ответило 240 знаменитых «новоинвентованных» шуваловских гаубиц. Полтора часа раздавалась оглушительная канонада, задернувшая все поле сплошной пеленой едкого порохового дыма. Ядра врывались в ряды русской пехоты. Люди падали убитыми и ранеными. Вторая линия заступала «убылые» места.

Король Фридрих, окруженный свитой, шагом на коне проехал через деревню Вилкенсдорф и остановился на поле. Из первых линий к нему прискакал адъютант граф Шверин.

— Что скажете, милый граф?..

— Русская пехота, ваше величество, с геройской стойкостью выдерживает огонь нашей артиллерии, стоя под выстрелами с неустрашимой и неописуемой твердостью…

— А… Кгм…

Фридрих тронул костылем лошадь и сказал Шверину:

— Скачите, милый граф, в Цорндорф к Зейдлицу и скажите ему то, что я скажу вам на ухо.

В светлых, слегка выкаченных глазах Фридриха заиграл, заискрился тот смех, какой одолевал его, когда, бывало, откинувшись в глубоком кресле, он читал Вольтера и, вдруг отложив книгу, смеялся тихим лукавым смешком. Фридрих нагнулся к уху Шверина и прошептал несколько слов.

Шверин скинул шляпу, надел ее и поскакал к деревне, где занимался пожар.

— Граф Дона, — сказал король. — Если северные медведи не боятся пушечного огня, пусть попробуют штыка наших гренадер. Пора начинать, граф Дона, уже одиннадцатый час.