Алекс Тарн - Дом

Где-то здесь когда-то стоял дом, в котором родился дед. Странно представить себе, что здесь же мог бы родиться и он, Цвика. Но он, слава Богу, родился в Нагарии, приморском городке, именуемом в Израиле «северным», несмотря на то, что температура там даже зимой редко опускается ниже десяти градусов. А этих «германских радостей» ему и на фиг не надо. Так обычно говаривал дед, когда в семье поднимался вопрос о покупке немецкого автомобиля, телевизора, стиральной машины или даже просто конфет или пива: «нам этих германских радостей и на фиг не надо». Старик физически не переносил никаких вещей германского производства.

«У нас в доме и так переизбыток немецких продуктов… — говорил дед, поворачивая руку так, что становился виден синий номер. И многозначительно добавлял: — Пока. Но скоро этого не станет, вот тогда и покупайте».

Как в воду глядел. Дед умер пять лет тому назад, и уже на втором году после его смерти Цвика купил «опель». А что делать, если скидку дали фантастическую? Да и машина прекрасная… С одной стороны, деда можно было понять, но с другой — жизнь-то продолжается, правда? Продолжается. Вот живой тому пример: он, Цвика, здесь, в Кельне, где когда-то стоял дедов дом. Дом, из восьми обитателей которого уцелел только сам дед, да его лагерный номер. Поездка в Германию всегда оставалась для них табу. К своим тридцати восьми годам Цвика изъездил полмира, а уж Европу облазил всю, из конца в конец. Всю, кроме Германии. А тут еще Мири пристала: поедем да поедем… красивая страна и знакомые у нее какие-то во Франкфурте… то да се… Да и у самого Цвики имелся некоторый личный интерес. Дело в том, что имя он получил в честь своего кельнского прадеда, дедова отца. Того тоже звали Цви Нер, и этот, в общем, малозначащий факт отчего-то пробуждал в нем странное любопытство… его зачем-то тянуло туда, в Кельн — увидеть, если не дом, то хотя бы место.

Так что Цвика поупирался-поупирался и сдался. Вот и «опель», опять же, помог решиться. Нелогично ведь получается: если уж «опель», то почему бы уже тогда и не съездить? Но разница, что ни говори, была, и это понимала даже Мири. Она-то и придумала этот трюк с туром. Все-таки до чего женщины изобретательный народ! Нашла где-то горящую копеечную экскурсию: «Вот, поезжай один, без меня, проверь свои нежные чувства. А летом, как перебесишься, поедем уже вместе, по-нормальному».

«Как перебесишься…» К своему удивлению, Цвика не только не бесился, но даже и чувств никаких особых не испытывал, если не считать странные фортеля, которые неизвестно почему отчебучивало сердце. Страна как страна, люди как люди, города как города. Время от времени он даже забывал о том, что находится не где-нибудь, а в Германии. Даже здесь, в Кельне, куда они приехали сегодня утром. И неудивительно. Добро бы еще следы какие остались, а то ведь ноль, ничего. Дом-то дедов ведь тоже погиб. Союзники сравняли город с землей своими бомбардировками. Говорят, один только кафедральный собор и торчал над всей округой в качестве ориентира для тысячной авиационной армады. Надо бы вернуться туда, к собору — потом, когда «группенфюрер» отпустит на долгожданную свободу. А то все бегом, бегом… ничего толком не рассмотришь.

Зонтик впереди дрогнул и остановился. Группа обступила большую стеклянную пирамиду, нелепым грибом растущую прямо из каменных плит площади. Она выглядела абсолютно неуместно на фоне красивого средневекового здания с высокой шатровой башней.

Экскурсоводша откашлялась.

— Мы стоим перед древней микве средневекового Кельна. Как я уже говорила, еврейский квартал располагался в непосредственной близости к ратуше, здание которой вы также можете видеть здесь… да-да, вот это, с башней. Согласно письменным свидетельствам, микве была построена в 1170-м году. Ее винтовая лестница опускается на глубину шестнадцати метров, где находится ритуальный бассейн, питаемый подземными водами. После изгнания евреев из Кельна в 1424-м году примыкавшая к ратуше синагога была превращена в капеллу, а микве засыпана. В таком состоянии она пребывала до послевоенного времени… я имею в виду Вторую Мировую войну. Тогда, согласно решению германского правительства о возрождении памяти об уничтоженных нацистами еврейских общинах, микве была откопана и полностью восстановлена.

— А внутрь туда пускают? — спросил кто-то.

— Внутрь… — экскурсоводша посмотрела на часы. — В принципе, пускают. Всегда можно взять ключи; они хранятся у охранников на входе в ратушу. Так что, если хотите… правда, я боюсь, что тогда у вас останется меньше времени на самостоятельную прогулку…

— Нет-нет!.. зачем?.. — зашумела группа. — Что мы, микве не видели? Пусть кто хочет, тот и идет, а остальным-то чего страдать…

— Да я нет… я ничего… — смутился любопытный возмутитель спокойствия. — Я только спросил.

— О'кей! — решительно резюмировала «группенфюрер». — Тогда все свободны до семи тридцати. Встречаемся на площади перед Домом, у крестоцвета. Все помнят, где это? Просьба ни в коем случае не опаздывать. Мы должны быть в Дюссельдорфе до девяти вечера. Рекомендую вам посетить…

Слушать рекомендации Цвика не стал. Сами как-нибудь разберемся, без ваших речитативов… Мимо ратуши он вышел на набережную, постоял, глядя на Рейн и повернул в сторону железнодорожного моста. Шел неторопливо, на всякий случай прислушиваясь к сердцу. Сердце помалкивало, очевидно, тоже обрадованное нежданной свободой. Впрочем, подъем с берега на холм, туда, где высилась черная громада Дома, дался тяжело им обоим — и сердцу, и Цвике.

«Да что это такое со мной? — удивлялся он, останавливаясь чуть ли не через каждые двадцать ступенек, чтобы привести в порядок сбившееся дыхание. — На лестницу не подняться! Обязательно покажусь костоправу… вот приеду и сразу… Вот только к кому?»

Перебирая в памяти имена знакомых врачей или знакомых с врачами, Цвика завершил подъем по некрутой, в общем-то, лестнице, отдышался в последний раз и начал обходить собор слева. Он не относил себя к любителям архитектуры и уж тем более — к знатокам. Семейный текстильный бизнес не слишком располагал к занятиям искусством. Но так уж получилось, что кафедральные соборы непременно входили в список основных достопримечательностей почти любого места, в котором он оказывался по делам или на отдыхе. Никакой мало-мальски значительный город не мыслил себя без храма. Со временем Цвике даже стало казаться, что существует связь между характером, атмосферой места и его собором. Внешне красивый, но темноватый, с непременной лужей мочи между контрфорсами Собор Парижской Богоматери; беспорядочно помпезный и бестолково огромный Павловский Собор в Лондоне; задавленная собственным классическим портиком, но неожиданно воздушная внутри громада Ватиканского храма; мощный резной клирос Севильского кафедрала — все они как нельзя лучше рассказывали о своих городах и их обитателях, прошлых и нынешних, об их страстях, страхах и амбициях.