Гамаль Аль-Гитани - Аз-Зейни Баракят

Несколько лет назад из селения Джухейна в Верхнем Египте явился молодой человек, состоящий в дальнем родстве с шейхом Рейханом. Некоторое время он жил в доме у шейха, а потом переселился к своим одноплеменникам в студенческую галерею Аль-Азхара. Истины ради следует сказать, что у нас нет оснований говорить, что молодой человек уединялся с Самах, дочерью шейха Рейхана, в доме, тем более что в то время ей было не более десяти лет.

То, что замечено и услышано до сих пор, не дает нам возможности установить точно время, когда вспыхнула его любовь к Самах. Однако рассмотрение того, что он говорил Самах во время праздника Шамм ан-Насим в садах Булака, подтверждает, что он влюблен. С каждым днем его любовь становится все сильнее, хотя их встречи очень редки (в этом мы уверены!).

Точно установлено также, что шейх ничего не знает о чувстве, которое Саид питает к его дочери. Продолжаем собирать более подробные сведения, которые могут нам пролить свет на суть дела.

КУМАЛЬ-ДЖАРЕХ

Безбрежные просторы лежат перед взором идущего странника. Вся его ноша — жажда постичь высшую сущность. Она ведет его в самые отдаленные земли. И их он проходит, размышляя о смысле жизни, оплакивая все, что было и есть. Как нестерпима печаль сердца в нищих домах и в процветающих странах, жители которых забыли, где начало и где конец! Как сладостно быть мореплавателем, стоящим на носу корабля с поднятыми парусами! Бытие — это море, безбрежное море. Корабль накреняется и выпрямляется, выпрямляется и накреняется вновь. Мореплаватель кричит изо всех сил, и в этом крике — итог всех надежд и конец всех страданий. Это крик в пространство, где нет тверди и не видно суши. Шейх не помнит, как он пытался одолеть головокружение. Он сложил ладони и крикнул. Криком кричало все его существо — его сердце, зрачки глаз, лицо, искаженное страданием. В этом крике было страдание жаждущего божественной любви до последнего дня своей жизни. Он шел из самых глубин сердца. От этого крика у него стало пусто внутри, тело потеряло свою тяжесть. Блеснула тайна сокровенного, почти раскрылась изначальная истина, зашептались звезды, и небо уронило скупую слезу.

— О единый, единственный! Где ты? Спаси меня, спаси!

Он не помнит, в каком море это было: во время странствий по свету для него не имели значения названия земель. Мир огромен. Нет ему ни конца ни края. Великий грех — тешить душу ожиданием конца пути. Ни этот год, ни тот, что идет вслед за ним, не несут этой благой вести. В его крике был вопрос. Он прошел через семь морей и семь земель, горы Каф и острова Вак-Вак, через Рыбу-Кита.

Ах, если бы вокруг него сейчас было море! Если бы он стоял на высокой мачте, он бы закричал от боли и страдания, и его крик повис бы в воздухе бесконечной нитью любви и добра. Но сейчас с его уст срывается лишь шепот, шепот растерянности, робкая мольба о спасении — еле слышный крик смертельно уставшей птицы. Он уехал один и навсегда остался одиноким. В его жизни было много минут, когда ему казалось, что вечное опасение вот-вот наступит, и он думал, что всего несколько шагов отделяют его от изначальной истины. Однако события шли иным путем, нарушая ясность видения, раня душу. Напрасен божественный свет в такое время! Невозможно, чтобы тело стало гибким, двигалось легко и быстро! В такие минуты он вспоминает далекие дни, когда, познавая мир, преклонял голову на кусок базальта вместо подушки, играл с дикими зверями, сосал гальку, собирая капли воды, чтобы утолить нестерпимую жажду, разговаривал с воинственными дикарями, не брезговавшими и человечьим мясом. Ах, если бы замерло движение и застыло это вечное течение, которому нет конца! В его жизни события не давали ему уединяться надолго. И вот после нескольких лет на родине он вынужден рыть собственными руками келью под землей, чтобы глаза его не видели этой тюрьмы, а уши не слышали человеческого голоса.

На заре жизни человек открывает, что мир не такой, каким ему хочется видеть его, и пытается исправить его. В конце жизни, когда каждая вещь видна как она есть и нет надежды на изменение, он не понимает даже своих детей. Ободряя плачущего Саида и взывая к его терпению, шейх видит в нем сына, потому что ни одного из своих кровных детей он так и не видел. Делая первые шаги по праведному пути, он женился в Хорезме. Но не прошло и года, как он отправился в сторону гор, оставив по себе след. Ему неведомо даже, явился ли кто-нибудь на свет? В городе на востоке Китая, в высокогорной индийской деревушке, на островке в Великом восточном океане, население которого всего сорок душ мужского и женского пола, — нигде он не прижал к груди ни одного из своих детей. Он не знает, сколько их, но сердце его бьется любовью к ним. По какой бы земле он ни ступал, всегда думал, что знает о них, верил, что они знают, где он. Может быть, он видел кого-нибудь из них на многолюдных рынках персов в порту Басры, в степях Казахстана? Но не узнал. Если бы давно уже не иссякли его слезы, он заплакал бы вместе с Саидом. В первый раз Саид плакал словно дитя, которое обидели. Дела плохи! Списки идут один за другим. Соглядатаи, не скрываясь, следят за Саидом. Один из них, подойдя, крикнул: «Разве такой женится на красавице?» Саид слышал, как порочат имя Самах во всеуслышанье.

А Закария бен Рады громко читает теперь аль-Фатиху [60] «Открывающая», первая сура Корана. перед молящимися в мечети Шейхеды. Люди прикладываются к его руке, прося благословить и напутствовать.

Из Крепости — сердца державы, опоры ее безопасности — летят грамоты к Ибн Осману: ему известно, что происходит втайне, что говорится вслух и шепотом. Эти грамоты шлют Ибн Осману Хайр-бек, Джан Бардий аль-Газаль и Юнее аль-Кадый.

В ночь бракосочетания Самах Саид бродил, как подстреленная птица. Все сильные мира сего прибыли на свадьбу. Жених — сын большого эмира, который оставил службу и скончался два года назад. Молодой человек с будущим. Они окружили шейха Рейхана, который не находил себе места от радости, шутили, обращались с ним запанибрата. Затем и Аз-Зейни явился на торжественное застолье. А тем временем Бурхан бен Сайид ан-Нас стал единственным торговцем бобами во всем Египте. Если кто-нибудь возмущается, ему отвечают: «А разве от этого изменились цены на бобы? Лоточники, торгующие бобами вразнос, не подняли ее ни на один дирхем».