Жеральд Мессадье - Человек, ставший Богом. Воскресение

– Проклятие! – прошептал Пилат на арамейском языке.

Прокуратор выучил это слово: Maflouq! На латыни эквивалента не существовало, по крайней мере столь хлесткого. Пилат открыл дверь.

– Охрана!

Пилат позвал так громко, что все подскочили. Командир охранников не заставил себя ждать. Пилат на минуту задумался. Этот таинственный иудей вряд ли скажет что-нибудь определенное, а Пилату совершенно не хотелось доставлять Синедриону удовольствие. Необходимо было взять ситуацию под контроль.

– Командир, выставь двадцать вооруженных людей перед террасой.

Потом прокуратор повернулся к Иисусу и спросил:

– Значит, тебе нечего сказать?

– Я невиновен.

Пилат недоверчиво посмотрел на Иисуса. Невиновен, да, но не в смысле, противоположном смыслу слова «виновен». И этот человек заставил Синедрион дрожать от страха?

– Твоя невиновность никого не волнует! – воскликнул Пилат. – Невиновность никогда не имела значения, когда речь шла об интересах отдельных людей и целых народов!

Дорога была каждая минута, а человек, голова которого была поставлена на кон, не нашел ничего лучшего, чем заявить о своей невиновности!

– В данный момент в твоих руках судьба твоего народа. Хочешь ли ты стать вождем иудейского народа? Интересы иудеев и Рима могут совпасть. Ведь совпадали же они при Ироде Великом. Ты понимаешь меня?

Иисус пребывал в полнейшей растерянности. Неужели для этих людей не было ничего важнее светской власти? Но в то же время ему не давал покоя и другой вопрос: неужели на протяжении всей своей жизни он только и делал, что готовился принести себя в жертву? Но ради чего? Иисуса охватила тревога, и он не нашел слов, чтобы ответить Пилату.

«Он не верит мне, – думал Пилат. – Он думает, что я только притворяюсь».

Прокула приоткрыла дверь и долго смотрела на Иисуса, потом, не выдержав взгляда Пилата, ушла.

– Давай спустимся, – предложил Пилат.

Прокуратор открыл дверь и резким кивком обратил на себя внимание секретаря и стражников.

– Проводите его вниз вместе со мной.

Они вышли на устланный плитами помост, нависавший над террасой. Собравшиеся снаружи приблизились к ним, однако они не решались дотрагиваться до стен языческого дворца, поскольку боялись осквернить тело и душу. Ну конечно! Назревал скандал. Пилат окинул толпу взглядом: одни раввины, их подручные и доносчики, ловко управляемые саддукеями! И уже только поэтому прокуратору захотелось сыграть с ними злую шутку.

Раввины вновь начали кричать. Вернее, издавать душераздирающие вопли.

– Замолчите! – грубо приказал Пилат на латыни.

Эхо его приказа отразилось от стен дворца, перелетело через стены укреплений и растворилось в Иудейских горах. Гнев римлянина сразу же отрезвил и одновременно встревожил раввинов. В центре стоял Годолия, плотно сцепив зубы.

– Я понимаю, – продолжил Пилат, – вы пришли, чтобы потребовать освобождения вашего царя.

И прокуратор показал рукой на Иисуса, который устремил на толпу застывший взор.

Ответом Пилату стали крики, свист, сжатые кулаки.

– Тише! – вновь крикнул Пилат. – Неужели вы думаете, что мне нужен царь иудеев?

Годолия стал красным, как переспевший гранат. Бессонница не только не обессилила его, но, напротив, наделила еще большей энергией.

– Перестань оскорблять нас! Этот человек не только не наш царь, но и вообще не царь! Он самозванец!

Пилат с нескрываемым удовольствием смотрел на Годолию, который начал терять над собой контроль.

– Распни его! – кричал Годолия. – Мы приговорили его к смерти, поскольку он осквернил нашу религию!

Раввины вторили Годолии:

– Распни его! Распни!

Однако это сборище вполне могло спровоцировать беспорядки! А прокуратору это было ни к чему. Конечно, он быстро подавил бы мятеж, но Рим непременно провел бы расследование…

– Почему? Что плохого он вам сделал? – спросил Пилат.

– Ты не понимаешь нашей веры! Распни его!

Пилат повернулся к Иисусу.

– Говори же! – буквально выдохнул прокуратор.

Но Иисус, казалось, окаменел. Взять в свои руки власть и иметь дело с этими людьми!

– По традиции в преддверии вашего праздника я освобождаю одного арестованного, – сказал Пилат. – Арестованных двое – он и Иисус Варавва! [5]

– Кто такой Варавва? – спросил один из раввинов, нахмурив брови. – Он наш человек?

– Кто такой Варавва? – спросил Годолия у левита.

Левит пожал плечами. Он не знал этого арестованного. Да и само имя казалось подозрительным.

– Кого я должен освободить – Иисуса или Варавву? – продолжал настаивать Пилат.

– Освобождай кого хочешь, но только не этого человека, – ответил Годолия.

Пилат обдумал ответ Годолии, повернулся к своему помощнику и сказал:

– Уведи арестованного. Пусть его побьют кнутом.

Пилат попытался поймать взгляд Иисуса, но ему это не удалось. Прокуратор вернулся во дворец.

– Пойдем, – сказал Годолии один из раввинов, – мы выиграли дело.

– Я в этом не уверен. Он не отдал приказа распять этого человека. Я возвращаюсь в Синедрион, а ты скажи остальным, чтобы они ни в коем случае не расходились. Пилат может вывести сюда солдат, и тогда нам будет негде выражать недовольство.

Было десять часов утра. Задул довольно сильный ветер. Годолия чихнул.

– Пошли, – сказал охранник Иисусу, беря его за плечо.

Командир охранников тоже попытался встретиться взглядом с осужденным, но и он потерпел неудачу.

– Раздевайся.

Слово, приказ, буквально отскочило от стен претории. Иисус огляделся. Солдаты сурово смотрели на него. Необычный преступник, поскольку прокуратор хотел избавить его от наказания. Иисус поднял голову. Ни страха, ни слез. Да, этот человек не такой, как все. Иисус снял платье без единого шва, то самое, которое соткала ему Мария, и бросил его на землю. Двое стражников толкнули его к колонне, возвышавшейся, словно ствол мертвого дерева, в центре двора, и связали руки, обхватившие этот столб, который теперь поддерживал лишь былые и будущие страдания. Свист, острая боль, несколько крюков, сдиравших кожу со спины. Вновь свист – и Иисус вздрогнул в ожидании боли. И вновь ливень страданий. Иисус знал: это был кнут с девятью тонкими ремнями и к концу каждого был прикреплен свинцовый крючок. Спина конвульсивно изогнулась, и Иисус ударился лицом о колонну. Его нос! И опять! Из носа полилась кровь. Свист и свинцовые крючки вновь впились в раны! Но тело можно подчинить своей власти! Иисус задыхался. Тело стало сползать на землю, колени подкосились. Удары сыпались на плечи. Мрак.

– Двадцать один, – произнес чей-то голос.

Иисус прижался к холодной колонне. Его развязали, и он упал. Они вылили на него ведро воды. Холод привел Иисуса в чувство. Он открыл глаза и очень медленно сел. Они стояли вокруг него.