Григорий Чхартишвили - Аристономия

И сам подивился, как легко и убедительно он актерствует.

Бляхин взял книжечку, внимательно в нее уставился. Воспользовавшись этим, Антон покосился на полковника. Аркадий Константинович ободряюще прищурил глаза: всё идет чудесно. Во всяком случае, арестовывать большевика он, кажется, не собирался, то есть первое условие Антона было соблюдено.

– Может быть, вам нужно денег? – спросил он.

– Не, гроши есть. – Бляхин сосредоточенно размышлял, пошмыгивал носом. – Вот кабы пропуск ночной, а то у меня… жена хворает. Станет плохо, даже в дежурную аптеку не сбегаешь.

– Пропуск достать можно. Но чем больна ваша жена?

– А? – Чекист посмотрел на часы, потом на дверь и быстро убрал с шляпы желтый платок. – Не знаю, доктора еще не вызывал… Брюхом мается. Пора мне. А то как она там… – И поднялся.

Очевидно, ему показалось мало убрать условный знак. Хочет поскорей уйти. Не исключено, что связной уже сидит в кафе и просто медлит подойти, пока человек с желтым платком занят.

«Даже удивительно, как это я, не имея никакого опыта, так хорошо всё понимаю, – подумал Антон с гордостью. – Сейчас он назначит следующую встречу. Ему нужно посоветоваться с Долотовым, следует ли использовать эту неожиданную возможность… А вдруг начальник запретит? Нет, не может он запретить. Свой человек в окружении самого Бердышева для подполья находка».

Как только Бляхин уйдет, нужно будет попросить полковника отказаться от слежки – ее могут заметить, и пиши пропало.

Вдруг Антон разозлился на себя. Никак азарт ищейки пробудился? Стыдно. А кроме того, нечего учить ученого. Полковник не хуже тебя знает, как действовать.

Бляхин уже надел шляпу, но не уходил, медлил. Ясно одно: самому напрашиваться на встречу ни в коем случае нельзя.

– Слушай, Клобуков… Коли ты доктор, может, поглядишь, что с моей… Маней? По старому знакомству, а? – сказал вдруг чекист. – Сейчас прямо и съездеем. А побалакаем по дороге.

У Антона сжалось сердце, но не от страха, а от какого-то другого, не сказать чтобы неприятного чувства. Кажется, все-таки азарт? Ну и ну.

– Конечно, едем. (Убедительно сморщить лоб.) Боли в животе – симптом тревожный. Могут означать что угодно, в том числе тиф.

Идя за Бляхиным к выходу, Антон коротко взглянул на Патрикеева. Аркадий Константинович – благо большевик был к нему спиной – беззвучно поаплодировал и закатил глаза. Видно, и он не ожидал такого развития событий.

Еще один сюрприз: Антону восхищение контрразведчика польстило.

«Может, вы, майн херр, не тот путь в жизни избрали? Шпионский талант в землю зарываете?» – смазохистничал он.

На углу Большой Морской они сели в трамвай Лагерной линии и поехали куда-то в сторону Куликова поля, где Антон прежде не бывал.

Ехали долго.

Немного рассказав о швейцарской жизни, Антон начал расспрашивать спутника, как тот из Питера попал в Крым. Было бы странно, если б разговор обошел эту тему.

Бляхин врать оказался не мастер. Косноязычно, явно сочиняя на ходу, он поведал, как ему опостылела чекистская служба, потому что там один был стоящий человек – Панкрат Евтихьевич, а как того в Москву перевели, остались сплошь жиды и кровопийцы, прямо мочи от них не стало. Сбежал он от них, окаянных. Сколько лиха хлебнул, куда только жисть-сука не бросала – всего не пересказать. А про жену высказался еще неопределенней: баба золото, только здоровья слабого.

Сошли на конечной, у каких-то казарм, и потом еще порядочно петляли. Приличные кварталы давно остались позади, потянулись деревенские улицы, как в Корабельной слободе, потом вовсе начался пустырь.

Если Патрикеев и приставил слежку (хотя Антон никого не заметил), то тут филерам хочешь не хочешь пришлось бы отстать. Место голое, не спрячешься, а Бляхин поминутно оглядывался.

Время было уже к одиннадцати, длинный июньский день мерк, с ближних холмов задуло прохладным ветерком.

Вдруг Антону пришла в голову мысль, от которой он споткнулся.

Чекист ведет его не к мифической жене и не к Долотову! Заводит подальше от домов, чтобы убить! Всякий подпольщик поступил бы в подобной ситуации так же: убрал бы человека из прошлого, чтобы обезопасить организацию.

Уверенный, что угадал, Антон посмотрел вокруг в тоске и панике. Умереть сейчас? Здесь? На замусоренной выгоревшей траве, средь битого кирпича и бутылочных осколков? Не может быть! Зачем же тогда было всё: детство, прочитанные книги, странствия? Зачем думал и чувствовал, любил, боялся, надеялся? Неужто предчувствие большой, особенной жизни было обманом?

Будешь валяться тут куском неодушевленной материи, и вон та облезлая кошка подойдет, понюхает мертвое лицо…

Предчувствие смерти было таким несомненным, что Антон зажмурился, когда Бляхин к нему поворотился.

– Пристал? – сказал тот. – Близко уже. Вон там мы проживаем.

Открыв глаза, Антон посмотрел, куда указывал палец.

На дальнем конце пустыря к длинному невысокому утесу лепилась кучка домов. Их серо-желтые крыши почти сливались с монохромным обрывом.

– Жигановка называется. Не знаю, почему. Может, когда-нибудь жиганы жили.

Тряхнул Антон головой, отругал себя за мнительность и чрезмерную живость воображения.

Через несколько минут они оказались у глухого дощатого забора. Бляхин, еще раз оглянувшись, стукнул в калитку хитрым манером: тук-тук, тук-тук-тук и после паузы еще раз.

Наверху отодвинулась половинка доски. Оттуда с любопытством смотрели синие глаза с пушистыми ресницами – несомненно девичьи, у мужчин таких не бывает.

– Открывай, Сашка. Свои.

Калитка открылась без скрипа. Антон увидел перед собой худенькую девушку в линялом ситцевом платье и грубых сапогах. Она улыбнулась им обоим, и страх окончательно пропал. Есть на свете люди, про которых как-то сразу ясно, что ничего скверного в их присутствии произойти не может. Лет восемнадцать ей было, никак не больше.

– Заходьте, я вас в щелку бачила, – сказала она, и Антону впервые южный говор показался красивым.

– А чего не открыла? – бросил Бляхин, идя вглубь двора. Там, прямо под скалой, белела крохотная избенка.

– Не положено, пока по всей форме не отстукаете, – засмеялась девушка. – Я на посту или как?

– Это ваша жена? – спросил Антон.

Бляхин лукаво ухмыльнулся.

– Не, набрехал я про жену. Рано мне жениться. Идем-идем, не робей.

Чекист теперь держался и разговаривал иначе. Будто, войдя во двор, оказался на территории, где хозяин – он, и прикидываться уже незачем.

Хотел Антон изобразить изумление, но решил, что будет естественней принять растерянный вид и помалкивать.

Он действительно был растерян. Неужели здесь и находится логово страшного большевистского подполья, ошеломленно думал Антон, глядя на домишко. На скамейке дымил цигаркой парень с облупившимся носом. Строгал щепку большим самодельным ножом.