Манфред Бёкль - Нострадамус: Жизнь и пророчества

Так что врачи воевали еще и с этим врагом. Прошло лето 1542 года, и наступила осень. В тот день, когда под влажным ветром увядшая листва слетала на пожухлую траву, Нострадамус вернулся домой. Голова его раскалывалась от боли. Ступив на порог дома, он вдруг почувствовал сладковато-затхлый запах.

Это был тот самый запах, который Мишель уже тысячу раз слышал в других домах и больницах. Этот запах сопровождал смертельную заразу. Мишель закричал, потом схватил сына на руки, открыл ему рот и в глубине нёба увидел красноватый налет.

— Нет! — задохнулся он. — Не может быть! Это свеча меня обманула. Всевышний не допустит этого! Только не первенца, Господи!

Но прочитав в глазах жены отчаяние и приговор, он бросился из комнаты, поднялся на чердак. Семь, восемь, девять, десять! Им сразу овладело оцепенение, то самое, которое он испытал в ночь рождения сына. Те же самые тиски сдавили ему тело и душу. Мелькнуло лицо Скалигера. Он услышал какой-то звук, похожий на шепот: «Ничегошеньки ты не понял. Это великая милость, снизошедшая на тебя, мой бедный, бедный друг… что Адонаи так милосерд и не снял раньше времени покрова…»

С последними словами, прозвучавшими из прошлого, упали оковы. Через небольшой люк мысль Нострадамуса устремилась во Вселенную.

Резко и оглушающе было десятизвучие. Ледяной холод пробирал до костей. Три умоляющие пары глаз, как ему показалось, узнал он в орбитах планет, но, прежде чем найти фокус, который, возможно, дал бы ему ответ, Мишель бросился к сыну, метавшемуся в лихорадке; все тельце ребенка было мокрым от пота. Лицо жены было искажено ужасом. В корчах извивалась в кроватке и дочка.

От отчаяния Мишель потерял голову. Прошли дни и ночи. Иногда он понимал, что рядом с ним его Горний лучик, но затем лучик снова ускользал куда-то в небытие.

Единственное, что он воспринимал реально, так это сладковатый запах. Наконец он все-таки пришел в себя, но только для того, чтобы различить пару страдающих глаз и почувствовать неподвижность первенца.

За сыном последовала дочка. Едва Мишель набросил суконный платок на истаявшее тельце, упала без сил в лихорадочном жару и его жена. Началась отчаянная борьба — теперь только за нее. И снова настигло его поражение, предвещанное в звездной стуже планет. Хриплый вздох прозвучал как последнее «ТЫ!», так ему показалось. Затем простерлось одно лишь небытие.

Прошли часы или дни, пока Нострадамус очнулся. Он сам положил в гробы тела детей и жены, отказавшись от помощи Скалигера. Еле держась на ногах, дошел до кладбища, волоча за собой тележку с гробами, вырыл три ямы. Подравнял могильные холмы. И явились ему эти могилы как тройной вал, воздвигнутый им самим между ним и смыслом жизни. Из его горла вырвался мучительный крик, похожий на смех.

Вслед за Юлием, присутствие которого он ощущал как во сне, Нострадамус поплелся в город.

К своему дому он подошел как чужеземец. Ему хотелось только одного — спрятаться, скрыться в своем многострадальном доме. Но прежде чем переступить порог, Мишель обернулся на крики и щелканье бичей. Обезумевшие люди толпами вышли на улицы.

Не человека, не ближнего своего, а Молоха увидел он. Десятизвучие взметнулось к осиянному небу и исчезло. И его потрясло страшное видение.

Он увидел, как на запад идут каравеллы. Казалось, смрадный ветер надувает их паруса, на которых зловеще красовались красные лапчатые кресты. Колумб, а за ним и остальные конкистадоры, как алчные крысы, бросились на другой край света. Сначала они вцепились в близлежащие острова, потом вгрызлись в перепуганный континент, убивая миллионы людей и не давая никому пощады, потому что устрашающий знак, под которым они прибыли сюда, служил оправданием убийств. Они убивали, поскольку под флагом с крестом всегда происходила бойня. Они подвергали пыткам и вырезали целые народы. Это были те, кто проиграл звездные часы Европы и прорыв Старого Света к поистине новым берегам. Слепо преклонялись они перед своими кумирами и не признавали божеств краснокожих; они вопили, что владеют единственной истиной, и проглядели, что мудрые инки или ацтеки сумели сохранить в узелковой письменности предугаданные истины. Они несли свою весть о якобы всеобщем спасении мира и перегородили Небеса крестом, освобождая дорогу лишь собственным необузданным темным силам.

Жажда золота, страсть к убийству, тяга к истязаниям, властолюбие — об этом гласили собственные имена их четырех Евангелий. Три короны нес на своей главе папа римский. Теперь он устремился к четвертой. При этом испанские короли были в его руках послушным орудием. Они с католической холопьей верностью служили ему не за страх, а за совесть.

Это была первая картина, которую Нострадамус увидел в Ажане рядом со своим домом, опустошенным смертью.

После этого из морского водоворота возник грозовой шквал, закрывший все небо, — то была морда Молоха. И ясновидец различил, что она возникла из мечей, терний, досок, копий, пыточных клещей, железных тисков, крючкообразно перекрещенных балок, алебард, шестоперов и ершистых гвоздей, из всего того, что брало начало в человеческой бездне. Но еще омерзительнее, еще более отталкивающе смотрели из тьмы глаза Змея. Нострадамус увидел только их и ощутил, как они его буравили. И тогда Змей издал глумливый хохот, обрушившийся на континент.

Гнойные конечности, размягченные мозги, зараженные орудия зачатия он нес с собой. Католики-конкистадоры изнасиловали миллионы женщин, и сифилис переместился через океан на Восток. То был урожай, собранный миссионерами христианского мира. И вот теперь прозвучал новый взрыв глумливого хохота, приправленный сладковато-затхлым ароматом: зараза бурно пошла в рост, обрушившись на Ажан и половину Франции.

«Кроткоглазые краснокожие, — услышал Мишель всхлипнувший голос, — они бы вас предостерегли и даже назвали бы лекарства, если бы вы их не уничтожили!»

Молох ничего не хотел, кроме страданий и смерти, — на этом держалась его власть. Потому-то он и направил бичевателей против врачей, тщетно бившихся из последних сил. И теперь, когда Мишель это осознал, в его мозгу раздался громкий возглас: «Ты! Ты виновен в этом! Виновен и в том, что Горний лучик, сын и дочь!..»

Перед ним разверзлась бездонная пропасть зла, заключенная в глазах Змея. И в этой всемирной битве, охватившей всю планету, Нострадамус был отброшен на полтора тысячелетия назад. Это был Рим, распявший Учителя человечества. И это Рим на крови измученного и преданного им основал свою власть. Когтистой лапой отбросил он мудрую истину и вместо этого сотворил ее противоположность. Осиянность он превратил в распятого кумира. И таким способом виселицу, а не истину укоренил он в земной плоти. Орудия пыток, которыми он уничтожал «чистых» до конца первого тысячелетия, равно как и сами пытки, убийства, укоренились во всех континентах. Став христианской, Европа истекала кровью. Нострадамус наблюдал, как были брошены в огонь вестготы, саксонцы, славяне и евреи. А сверх того — манихейцы, катары и тамплиеры, анабаптисты, гуситы, богомилы; так называемые ведьмы и еретики злодейски умерщвлялись, сжигались на кострах.