Манфред Бёкль - Нострадамус: Жизнь и пророчества

«Честь? — подумал Нострадамус. — Разве только в глазах высшей знати». В душе он содрогнулся.

В своих видениях Мишель чаще всего связывал королевский трон с Молохом. К тому же дом Медичи покоился на обожествлении римского кумира. «Ничего общего между мной и ними, — продолжал он размышлять. — Было бы разумней позаботиться о моей пациентке, чем выслушивать графа».

— Ну, когда сможете выехать?! — прервал отрешенность Мишеля вопрос графа.

«Я не хочу уезжать из Салона!» — молнией мелькнул ответ. Мишель почувствовал, как сердце его сжало точно так же, как и ночью. Через секунду ему снова стало легче. В панике он подумал: «Но я даже не могу оказать сопротивления! Я беззащитен, а у них власть. Если я откажусь, они напакостят не только мне, но и моей семье и моим друзьям! Они вынудят меня подчиниться слову короля».

— Когда бы я смог выехать? Пожалуй, дня через три-четыре, — ответил он графу. — Мне необходимо проконсультировать своих коллег в отношении больных, которых я не могу оставить без присмотра.

Казалось, с языка наместника вот-вот слетит брань. Но Клод де Танд все-таки овладел собой и произнес:

— Итак, в конце недели. Я позабочусь о том, чтобы вам был предоставлен удобный экипаж для поездки.

14 июля 1555 года Мишель де Нотрдам выехал в столицу.

Несмотря на решение извлечь пользу из аудиенции, прощание с Анной, детьми и друзьями оказалось весьма тяжелым. Экипаж взял направление на Лион.

Разбитый десятидневной поездкой, Нострадамус смог наконец постучать в дверь Масе Бонома. В их распоряжении было всего только два часа для обсуждения самых важных вопросов.

— В Лувре все время будь начеку! — говорил катар своему другу. — Трижды обдумай каждое слово, прежде чем сказать его королю!

Боном считал, что Мишель должен попытаться использовать все возможности, предоставленные ему судьбой.

— Мы смогли бы продолжить издание твоих сочинений, — заверил Масе. — Дело не в одной только прибыли, которая для нас не так уж и важна. При благосклонности короля мы смогли бы многое осуществить.

15 августа экипаж Нострадамуса прогромыхал по Южному мосту через Сену, без задержки одолел лабиринт на Иль-де-ла-Сите, прокладывая себе дорогу сквозь людскую толчею. Нострадамусу припомнилась его короткая остановка в столице летом 1544 года. Однако на этот раз он не сумел увидеть Латинского квартала. Экипаж продолжал ехать правым берегом Сены. Затем вдруг выросли каменные стены Лувра, крепости, где окопались французские короли, начиная с Карла V.

Ясновидец остановился в гостинице неподалеку от замка. Прошли ровно месяц и один день с тех пор, как он покинул Прованс.

По этикету, перед высочайшей аудиенцией врачу необходимо было вырядиться как чучелу, чтобы предстать перед его величеством. Мишелю пришлось принять это как неизбежное зло, памятуя о своей настоящей цели приезда, равно как о пожелании Бонома. Спустя неделю гофмаршал Монморанси находил, что врач Нострадамус способен, оказывается, семенить, расшаркиваться и более или менее изысканно выражаться. Окончательный срок аудиенции был определен, и в последний день сентября Нострадамус вступил в Лувр.

Генрих II и Екатерина Медичи были ровесниками. Им исполнилось тридцать пять лет, когда 51-летний, седой Нострадамус предстал перед ними. Лицо монарха ничего не выражало, тогда как в чертах королевы проглядывали жадность, сладострастие и коварство. Мишель ничего не чувствовал, кроме отвращения. То же чувство появилось и при виде многочисленных царедворцев — пэров, графов, баронов, аббатов и прелатов, которые были разодеты в нелепые наряды. Казалось, что все они были сотворены из пудры, париков и драгоценностей. В центре этого тупого великолепия пыжился епископ парижский. Нострадамус сразу разглядел в нем ловеласа, тщетно пытавшегося изображать из себя святого. Мгновенно скрестились взгляды ясновидца и епископа, словно в невидимой схватке, после чего король обратился к Нострадамусу:

— Мы повелели тебе предстать перед нами, ибо ты пользуешься известностью и славой в нашем государстве, — произнес монарх низким голосом. — Но весь вопрос в том, какую именно пользу ты можешь принести своему королю?

«Пользу?! — подумал Мишель и вздрогнул. — А почему бы честно не сказать о желании пополнения казны?»

Но он все-таки попытался сделать начало аудиенции первым своим шагом к успеху. Не обращая внимания на жуткий морщинистый лоб гофмаршала Монморанси и перешептывание придворных льстецов, он — свободный духом и волей — шагнул вперед и внятно произнес:

— Все мои поступки определяет нечто более возвышенное, чем простое человеческое тщеславие, чем суетность мирских дел! Когда я переживаю свои видения, я приобщаюсь к вечности. Сам я человек мало заметный, грешный, но десятизвучие, этот космический пульс, пользуется мною, как скрипач — струной! Все мы только инструменты и служим высшей цели…

— Уже хорошо! — прервала Мишеля королева. — Это все созвучно теологии. Ты как-нибудь побеседуешь об этом с епископом парижским.

Толстые губы королевы расплылись в улыбке, предназначенной его высокопреосвященству. Разнаряженный святой отец тоже осклабился в ответ, но Нострадамус заметил, что губы остались узкими, как лезвие ножа.

— Но наши королевские величества ждут от тебя более вразумительных слов! — произнесла Екатерина Медичи. — Пусть Мы не определяем небесную, но все-таки властны определять земную судьбу Франции! Посему ответь нам, каково будущее престола, основанного на Божественной благодати!

Лицо Мишеля окаменело. Хищница королева ничего не поняла. Ей казалось очевидным, что лицо ясновидца отражало только лишь таинственную концентрацию мысли. Меж тем Нострадамус и не думал погружаться в космический водоворот. Он давным-давно узрел судьбу французского королевского дома, разрушаемого по вине самих же королей. Совсем другое озадачило его: явная глупость королевы и ее супруга, их примитивная самоуверенность, наглость, жажда власти. Они хотели для себя что-нибудь выжать из вечности и движения звезд. Он понял, что поездка его бессмысленна. Нужно было бы все-таки прислушаться к своему внутреннему голосу. Сильные мира сего были неисправимы — так было и так будет после. Гнев душил Мишеля. И тогда он бросил королю и его супруге-итальянке то, что они хотели бы услышать:

— Французский королевский трон выдержит еще столетие!

Фраза прозвучала весьма двусмысленно. Нострадамус взглянул на венценосных супругов и ничего не увидел, кроме блеска золота, которым были покрыты стены приемной залы.

Когда на следующий день он стоял перед скромной могилой, в памяти всплыл другой город.