Иван Ефремов - Таис Афинская

— Я ещё молод, и ничего для меня не поздно!

— Мне ли говорить тебе, повелителю людей, что истинную царицу нельзя назначить или ограничить ночным ложем. Надо сделать её усилиями обоих, но так, чтобы это видели и чувствовали все окружающие. Царицами становятся за много лет, а у тебя, как я вижу, нет в распоряжении и года.

— Да, я уплыву с Неархом искать путей в Эфиопии. Девяносто кораблей готовы и готовятся на верфях Вавилона и Александрии Евфратской.

— И ты возьмешь меня туда, в океан, с собой? Не царицей, только спутницей?

Помолчав, Александр угрюмо ответил:

— Нет. Неверна судьба боевых дорог, страшны лишения на бурных берегах безводных пустынь. И драгоценна ты! Жди меня в Вавилоне!

— Женой Птолемея?

— Я назначу Птолемея хилиархом вместо Гефестиона. Он будет править империей на время моего отсутствия…

Таис встала, ласково и печально глядя на царя. Встал и Александр. Неловкое молчание нарушил топот скачущей во весь опор лошади. Всадник из гетайров нового набора, персидской знати, поднял над головой сверток письма. Александр сделал разрешающий жест, и, спешившись, гонец подбежал, держа послание у низко склоненного лица.

— Прости, я прочитаю. — Царь развернул пергамент, крупно исписанный немногими строчками.

Александр повернулся к Таис с кривой улыбкой.

— Мне надо спешить в Вавилон. Явился Неарх из разведки Арабии, теперь можно плыть. Селевк приближается с большим караваном слонов, а Певкест ведет молодых воинов из Арианы.

Таис свистнула через зубы, как афинский мальчишка. Боанергос поднял голову, насторожил уши и на повторный зов подбежал к хозяйке. Махнул рукой и Александр, подзывая скифа-коновода.

— Объясни на прощанье, мой царь, — афинянка взяла под уздцы иноходца, — значение твоего дара, привезенного Гефестионом.

— Это моя греза в Нисе, когда я увидел плющ и быков критской породы. Ты знаешь, войско Диониса в его походе состояло из одних менад, а в индийском — наполовину. И ты приснилась мне менадой, нагой и могуче притягательной, увитой плющом. Сверкающий жезл Диониса указал мне на тебя… и я велел ваятелю из Сузы отчеканить по моему сну и памяти твоё изображение — менадой.

— За это я благодарю тебя всем сердцем, как и за дом у Лугальгиры. — Таис смело обвила руками шею царя и на миг замерла в его объятиях. Побледнев, она вырвалась и вскочила на иноходца. Александр сделал шаг к ней, протягивая руку, и словно споткнулся о её твердый взгляд.

— Судьба и я трижды предоставляли тебе возможность. Первый раз — в Мемфисе, второй — на Евфрате, третий — в Персеполисе. Четвертого не даёт судьба, и я тоже. Гелиайне, великий царь, «тон зона» (навеки), как говорил Платон…

Таис тронула иноходца, опустив голову. Крупные слезы покатились из-под намокших длинных ресниц, падая на чёрную гриву коня.

Александр поехал рядом, голова в голову. На одну стадию позади пылили всадники царской Агемы. Александр нагнул непокрытую голову, широкие илечи обвисли, перевитая жилами рука вяло опустилась. С ужасом увидела Таис божественного победителя в жалком обличье человека, истощившего свои силы и ни на что больше не надеющегося. Клеофрад на последнем кеосском пиру выглядел крепче и бодрее. Если Александр, вернее то, что осталось от неутомимого сына богов, вернется к делам огромной империи в Вавилоне…

— Во имя Афродиты и всего, что влечет нас друг к другу, Александр, мой царь, уезжай из Вавилона немедленно. Не задерживайся лишнего дня! Поклянись мне в этом. — Она взяла его руку и сильно сжала.

Александр заглянул в огромные, молящие серые глаза и ответил нежно и искренне:

— Клянусь Стиксом, моя Айфра (сияющая)!

Таис ударила пятками Боанергоса, и он далеко обогнал медленно ехавшего царя и его охрану. Афинянка вихрем пронеслась через ворота Экбатаны, проскакала по улицам и, бросив поводья слуге, побежала через сад в павильон Эрис, где заперлась до вечера.

А через два месяца, в последние дни таргелиона, горным обвалом разнеслась весть о внезапной смерти Александра.

Не прошло и декады, когда нарочный доставил Таис сразу два письма — от Птолемея и Гесионы. Фиванка писала подробно о последних двух днях жизни царя. Усталый больше человеческой возможности, он собрал военачальников, чтобы назначить на корабли, и вместе с Неархом отдавал распоряжения, вникая во все мелочи подготовки огромного флота. Не в силах уснуть, он плавал почыо ночью в Евфрате. С приступом лихорадки царь покинул дворец Навуходоносора, где жил постоянно, и перебрался в Новый город, в свой дом с затененным бассейном, где купался, изнемогая от жара. Он не хотел никого видеть, кроме Неарха, и вечером пытался уснуть, но лихорадка всё усиливалась. Александр велел сделать жертвоприношение двенадцати олимпийцам и Асклепию. Говоря с Неархом, он настаивал на отплытии через два дня. Критянин впервые видел своего друга в таком неестественном беспокойстве, без конца говорящим об океане и сыплющим распоряжениями, повторяясь и временами путаясь. Наутро, когда жар спал, Александр приказал нести себя в Старый город, во дворец, чтобы сделать жертвоприношение. Он был уже настолько слаб, что почти не мог сказать слова.

Все высшие начальники ожидали за дверями у комнаты, где боролся со смертью их великий вождь. Воины из гетайров и Агемы ворвались во дворец, не стесняясь проливаемых слез. Сдерживая рыдания, они проходили мимо ложа. Александр нашел силы приветствовать каждого поднятием правой руки, время от времени приподнимая, и голову. Говорить он не мог и вскоре умер.

Военачальники, теперь прозванные диадохами, наследниками Александра, собрались на чрезвычайном совете. Прежде всего они бережно омыли тело героя, испещренное рубцами тяжёлых ран, и залили его смесью ароматных смол, крепкого вина и меда. Чеканщики и кузнецы без отдыха ковали золотой саркофаг…

Слезы не дали Таис читать дальше, сдерживаемое горе вырвалось наружу. Афинянка, упав ничком, безутешно рыдала, по старому обычаю разодрав одежду и распустив волосы.

Александр, величайший герой Македонии, Эллады и Ионии, ушел во мрак Аида в возрасте всего тридцати двух лет и восьми месяцев! Щемило сердце сознание, что накануне смерти, измученный и одинокий, он, как бы вспоминая, плавал в Евфрате и удалился в дом на той стороне реки, около ворот Лугальгиры. С новым приступом плача Таис подумала о великом одиночестве царя. Все окружавшие его люди без конца требовали от него мудрости, распоряжений, золота, защиты, любви, не догадываясь о безмерной его усталости и не следя за ним чуткими, понимающими глазами и сердцем. Может быть, он бессознательно искал опоры в призраках прошлого? Если так, то, будь она с ним хотя бы эти несколько часов, она сумела бы усмотреть грозные признаки надвигающейся беды.