Иван Ефремов - Таис Афинская

Таис, смягчившись, протянула ему маленькую, твердую руку.

— Если ты снова научишься понимать меня, тогда я согласна. Только чтобы при мне не было ни второй, ни третьей царицы. Зачем тебе я, непокладистая и непреданная?

— Мне достаточно твоей абсолютной честности. Нечего говорить про красоту, ум, знания и умение обращаться с людьми, понимание искусства. Лучшей царицы мне не найти для древней страны, где вкусы людей устоявшиеся и безошибочные и они легко отличают настоящее от пустяка.

— А дикая амазонка или беспечная нереида, вдруг воскресающая во мне?

— Об этом позаботишься ты сама. Ты согласна?

Таис после непродолжительного раздумья молча кивнула.

— Можно скрепить договор поцелуем?

Афинянка разрешила.

Несмотря на зимнее время, конница Александра ушла в горы и пробыла там гораздо дольше, чем того стоило покорение касситов, разбежавшихся по Парфии и Гиркании. Не собирался ли Александр вновь посетить Море Птиц?

Таис думала о другом. Усталый завоеватель, удрученный утратой лучшего друга, измученный горой ненавистных дел по управлению империей, где его привычка к молниеносным решениям не помогала, а скорее мешала ему, он просто не хотел возвращаться в Вавилон. Из Эллады прибыли нехорошие вести. Гарпал — беглый казначей — и Кассандр в Элладе объявили Александра безумцем, объятым манией величия. Однако слава и почитание великого полководца были слишком велики. В Элладе считали величайшим его деянием возвращение всех статуй из Азии, вывезенных прежними завоевателями. Ему поклонялись как современному Гераклу. Подвох изменника кончился его казнью.

Стасикрат — архитектор — рассказывал в Элладе противоположное. Он предложил Александру совершить неслыханное — изваять его статую высотой в шестьсот локтей, обработав гору Атос в Халкидике. Александр лишь рассмеялся и сказал, что исполинские пирамиды Египта ничего не говорят о построивших их владыках. Сам по себе великий размер ещё не означает великой славы.

Еще большее впечатление произвело на Элладу прибытие македонских ветеранов под начальством Кратера. Они были отпущены Александром с почестями и огромными наградами. Фаланга и Агрианская конница перестала существовать. Все эллинские наемники, оставленные в построенных крепостях и Александриях, тоже вернулись на родину. Прах Гефестиона временно поместили в мавзолей из белоснежного известняка на холме около Экбатаны, откуда открывался вид на восточную равнину, поросшую серебристой травой, покорно склоняющейся под ветром. Таис полюбила ездить сюда вместе с Эрис и, сидя на ступеньках, отдавать молчаливое почитание герою. Она вспомнила, как незадолго до своей болезни Гефестион рассказывал ей об удивительном подвиге индийского гимнософиста Калинаса. Калинас пришел к Александру и объявил о своем решении покинуть пределы этой земли. Царь сначала не понял и обещал ему сильный конвой. Старик пояснил, что чувствует себя плохо и не желает больше жить, так как находится далеко от родины и не сможет её достигнуть. По просьбе индийца воины сложили большой костер. Александр подарил Калин асу коня в полной сбруе и пять золотых чаш, думая о жертвоприношении. Мудрец отдал дары строителям костра, а сам улегся наверху и велел поджигать со всех сторон. Старик лежал совершенно неподвижно в дыму и пламени кострища. Александр, потрясенный таким мужеством, велел трубить во все трубы и слонам отдать гимнософисту царский привет своим ревом. Со смертью Калинаса воины долго не могли смириться. По их мнению, они утратили человека, охранявшего армию в походе. Гефестион считал смерть индийца великим подвигом, достойным подражания. Он хотел бы найти в себе такую стойкость и, без сомнения, говорил об этом Александру. Гигантский костер был посмертным ответом царя на слова друга. Пустынный холм, где месяц назад кипела работа, прибрали, вычистили, посадили кусты и цветы. Таис хорошо мечталось здесь о надвигающихся переменах жизни, в удалении от забот хозяйки дома и матери. Птолемей пока ничего не устроил сыну, клянясь найти лучших учителей гимнастики и военных упражнений сразу после возвращения в Вавилон с Александром, которого он не смог оставить сейчас одного.

В один из дней элафеболиона, месяца особенно лучезарной погоды, Таис, приехав к могиле, увидела с холма большой отряд конницы. Всадники остановились примерно в пяти стадиях от мавзолея. Двое отделились от них и медленно поехали к белому памятнику. Высокие, в сверкающих шлемах на вороном и сером в яблоках конях. Сердце Таис взволнованно забилось. Она узнала Александра и Птолемея. Царь, в память своего Букефала, всегда выбирал вороных лошадей. Шесть персидских юношей её охраны, назначенной Птолемеем, повскакали в тревоге и выбежали из тени одинокого вяза, где ожидали свою подопечную. Таис успокоила их. Воины не стали садиться на йонейконей, а выстроились поодаль, почтительно склонив головы. Царь с удивлением смотрел на афинянку и Эрис, в одинаковых светло-синих эксомидах, словно две статуэтки коринфской и египетской бронзы, стоявших на ступенях временного мавзолея. Он спрыгнул с коня на ходу и быстро подошел к Таис, протягивая ей обе руки.

— Я рад, что нахожу тебя здесь, почитающей память друга, — сказал Александр улыбаясь, но глаза царя смотрели печально. — Мне бы хотелось поговорить с тобой до возвращения в Вавилон.

— Когда захочешь, царь! Хоть сейчас!

— Нет, слишком много людей будет ждать меня, томясь желанием отдохнуть с концом похода. Я назначу тебе свидание здесь и извещу тебя. Ты разрешишь мне, Птолемей? Ведь твоя жена и мой друг тоже.

— Она не спрашивает позволения, — рассмеялся Птолемей. — Зачем же просишь ты, всемогущий царь?

— Царь должен соблюдать обычаи для себя строже, чем последний из его подданных, — серьёзно сказал Александр, — ибо как же иначе вселить в людей уважение к закону и чувство меры?

Птолемей слегка покраснел под темным загаром. При своей репутации мудрого государственного мужа он не любил даже мелких промахов.

Спустя четыре дня прискакал гонец и передал, что Александр ждет на могиле Гефестиона. Таис завертелась перед зеркалом, одевая для верхней езды эксомиду сиреневого цвета выше колен и серьги из Небесной страны, дар желтолицего путешественника. Подумав немного, она надела ожерелье из когтей чёрного грифа, память храма Эриду.

Только категорическое требование Таис заставило Эрис остаться «дома», то есть проводить афинянку не дальше стен города. Двенадцатилетний Боанергос рассыпал по степи мерную дробь иноходи с той же быстротой, как и в прежние времена.

Александр сидел на верхней ступеньке мавзолея без брони и шлема и оружия, только в бронзовых поножах, которые он не любил снимать, может быть прикрывая ими рубцы страшных ран на ногах.