Иван Ефремов - Таис Афинская

— Если человека крепко бить, — цинично усмехаясь, рассказывал гелиопольский жрец, знаток истории, — он сделает все, что покажется немыслимым его потомкам.

— Я поняла так: чем больше битья в стране, тем величественнее её постройки. Самые большие постройки в Египте — значит, здесь людей били крепче всего, — недобро сказала Таис.

Жрец остро глянул и поджал губы.

— А вы, эллины, разве не бьете своих рабов?

— Бьем, конечно. Но те, кто много бьет, пользуется недоброй славой и на самом деле низкие люди!

— Ты хочешь сказать, женщина… — злобно начал жрец.

— Ничего не хочу! — быстро возразила Таис. — В каждой стране свои обычаи, и надо долго жить в ней, чтобы понять.

— Что же ты не понимаешь?

— Великую сложность власти. У нас всё просто — или свободен или раб. Если свободен, то или богат, или беден, или человек, славный искусством, знаниями, воинской или атлетической доблестью. А у вас каждый свободный на какую-то ступеньку выше или ниже другого. Одному что-то позволено, другому меньше, третьему совсем ничего, и все преисполнены зависти, все таят обиду. Кажется, будто здесь только рабы, запертые между двух пустынь, как в большой клетке. Я почти не видела людей, бывавших в других странах ойкумены. Правда, я здесь недавно.

— Ты наблюдательна, эллинка, даже слишком, — угроза чуть скользнула в словах жреца, говорившего по-гречески с легким прищелкиванием. — Я лучше удалюсь.

Храмы Египта поразили воображение Таис, резким контрастом с Элладой.

Каждый греческий храм, за исключением разве самых древних, стоял на возвышенном месте, открытый, лёгкий и светлый, как бы улетавший в пространство моря и неба, или сливавшийся с ароматным воздухом и шумом деревьев священных рощ. Изваяния богинь, богов и героев привлекали к себе неодолимым волшебством красоты. Грань, отделявшая богов от смертных, казалась совсем узкой. Верилось, что боги, склоняясь к тебе, внимают мольбам и вот-вот сойдут со своих пьедесталов, как в те легендарные времена, когда они одаряли вниманием всех людей, от земледельцев до воинов, а не только общались со жрецами, как ныне.

Храмы Египта! Сумрачные, стиснутые толстыми стеками, чащей массивных колонн, исписанных и исчерченных множеством рисунков и знаков. Святилище укрывало от просторов земли и неба, от ветра и облаков, журчанья ручьев и плеска волн, от людских песен и криков. Мертвое и грозное молчание царило в храмах, незаметно переходивших в подземелья. С каждым шагом мерк умирающий свет, сильнее сгущался мрак. Таис чувствовала себя погружающейся во тьму прошедших веков. Если в храмах Эллады тонкая грань отделяла смертного от обитателей светоносной вершины Олимпа, то здесь чудилось, — всего один шаг до царства Аида, где, потерянные во мраке, с незапамятных времен бродят души умерших. Это ощущение бесконечной ночи смерти угнетало юную женщину. Протестуя всем существом, Таис устремлялась прочь, к свету и жизни. Но входы и дворцы стерегли ряды страшных в своей повторяемости и сверхъестественной жизни статуи львов с человечьими или бараньими головами. Образ сфинкса — ужасной душительницы из мифов Эллады — здесь, в Египте, приняв мужское обличье, стал излюбленным символом власти и силы. Не только сфинксы — все боги Египта, вплоть до самых высших, носили облик зверей и птиц, изображаясь в удивительном смешении человеческих и животных черт. Таис давно видела египетские амулеты, статуэтки и драгоценности, но всегда думала, что египтяне хотели выразить в образе животного лишь особенное назначение талисмана или безделушки. На деле оказалось, что лишь в редких случаях боги на фресках и статуях носили человеческое обличье. Гораздо чаще верующие склонялись перед полулюдьми-полузверями или птицами, иногда уродливыми до гротеска, подобно бегемото-образной Туэрис. Бегемоты и крокодилы внушали Таис отвращение и страх, воздавать же им божеские почести казалось афинянке отвратительным. Некрасивы были и итакалоголовый Анубис, Тот с длинным клювом Ибиса, злая львица Сехмет, корова — Хатор, баранье воплощение Хнума. Огромные изваяния хищных птиц — коршун Ра и сокол Гор, какими их изображали в самые древние времена, производили куда более величественное впечатление. Сложная иерархия богов осталась столь же непонятной афинянке, как и множество чинов и званий в общественных отношениях египтян. В каждом мало-мальски значительном городе главенствовал свой бог, а большие храмы, владевшие огромными землями и множеством рабов, также отдавали предпочтение одному из сонма божеств, за тысячелетия существования страны много раз сменявших своё главенство.

Больше всего удивляло Таис звероподобие богов у народа, перед мудростью и тайными науками которого эллины преклонялись. Она знала, что в Саисе учились великие мудрецы Эллады — Солон, Пифагор и Платон, почерпнул огромные знания Геродот. Как же мог житель Египта склоняться перед чудовищами вроде крокодила — бессмысленной и гнусной твари, не способной ни на что, кроме пожирания? Неужели нельзя было выразить характер бога иначе, чем насадив на человеческое тело голову шакала или ястреба? Если бы египтяне не были столь искусными художниками, кто-нибудь мог подумать о неумении иными способами выразить дух божества.

Но вскоре Таис увидела и живое божество — священного быка Аписа — воплощение Пта — главного бога Мемфиса. Руководствуясь двадцатью девятью признаками, жрецы находили Аписа среди тысяч быков, мирно пасшихся на лугах страны, и воздавали ему до самой смерти божеские почести. Затем искали новое воплощение, а умершего бальзамировали, подобно другому живому богу — фараону. Мумии священных быков погребали в огромном храме — Серапейоне, охраняемом сотнями каменных сфинксов. По таблицам, начертанным на стенах погребальных камер, можно было проследить множество поколений богов-быков со столь древних времен, что Серапейон был уже наполовину засыпан песками.

Поклонение чёрному быку с белым пятном на лбу и теперь процветало в Мемфисе. Греки пытались очеловечить культ Аписа, слив его в одно божество с Озирисом, под именем Сераписа, потому что религия эллинов далеко ушла от первобытного зверобожия. Даже на Крите, древностью почти равнявшемуся с Египтом, гигантские священные быки почитались лишь как символы Посейдона. Их убивали, принося в жертву на алтарях или игровых площадках. Здесь же Апис считался настоящим божеством, как мерзкий крокодил или воющий по ночам камышовый кот. Для Таис это не совмещалось с укоренившейся верой в особенную мудрость египтян. Разочарованная афинянка осмелилась высказать свои сомнения главному жрецу Пта на приеме эллинских поклонников Сераписа. Её молодой задор заставил сделать неосторожный шаг. Она искусно парировала возражения главного жреца, ещё далеко не старого и также загоревшегося азартом спора. Она выразила резкое отвращение к Себеку — богу-крокодилу. Двое служителей этого бога, присутствовавшие при споре, возмутились. Афинянка застыдилась. В Коринфе её воспитывали в уважении к религиям восточных стран, но последующая жизнь в Афинах посеяла в ней презрение ко всему чуждому и непонятному для эллинов. Таис не подозревала, как тяжко ей придется расплатиться за несвойственное ей выражение афинского превосходства над всей остальной ойкуменой.