Валентин Пикуль - Фаворит

Великий визирь вызвал к себе Тугута:

— Если вы не умеете ценить нашу дружбу, так очень прошу вас, чтобы Вена вернула нам три миллиона флоринов…

Кто вернет? Габсбурги? Да они скорее удавятся.

— Тебе, — сказал визирь Тугуту, — именно тебе, а не Обрескову, надо бы посидеть в ямах Эди-Куля… Ступай вон!

Греческий корсар Ламбро Каччиони, верой и правдой служивший России, истребил семь кораблей турецких, всех, кто попался ему, вырезал без пощады, оставив в живых лишь одну симпатичную скромную женщину, которая вместо невольничьего рынка в Тунисе попала прямо в объятия пирата. Дело житейское! Алехан Орлов с удовольствием устроил пирушку ради свадьбы корсара, оркестры до глубокой ночи играли в честь госпожи Каччиони… Боже, сколько людей хотело тогда плавать под непобедимым андреевским стягом! В Архипелаг стремились турки, далматинцы, рагузцы и албанцы. После попойки с пиратами, проведенной в увлекательных разговорах на тему о том, как убивали, топили и резали, Алехан вышел утречком размяться на пристань, где его поджидал молодой бродяга со смазливым лицом и горящими от голода глазами.

— Кто таков? — спросил его граф Чесменский.

— Иосиф де Рибас, сын дона Микеле де Рибас-и-Байонса от пармской уроженки Маргариты Жанны де Планке. [25] Дерибас Осип Михайлович (1749–1800), будущий строитель Одессы, очевидно, сознательно «облагородил» свое происхождение; имеются данные, что он был сыном простого испанского кузнеца.

— Куда ж нам тебя, такого знатного гранда? Разве что гальюны пошлем чистить. Но сначала завари кофе, я его выпью. Хорошо заваришь — оставлю при себе, плохо — вышибу вон…

Дерибас сделался при нем вроде кают-вахтера, и Алехан вскоре признал, что не знает более хитрого человека. Осип был расторопен, нахален, дипломатичен, храбр, он разбирался в морском деле, умел держать язык за зубами. В это время Али-паша Египетский поднял мятеж, не желая подчиняться султану, и просил содействия русского флота. Дерибаса послали в Каир на разведку. Против турок восстали и арабы Палестины.

По возвращении Дерибаса граф Чесменский спросил его:

— Осип, а пирамиды египетские видел ли?

— Не до них было, ваше сиятельство.

— Ну и дурак… Я бы на самую макушку залез!

Весною 1772 года он приплыл в Аузу на остров Парос; адмирал Спиридов сообщил куртизану, что 19 мая граф Румянцев заключил с турками перемирие… Григорий Андреевич Спиридов в разговоре спросил:

— Слышь, граф, тебе сколько лет?

— Да уж на четвертый десяток.

— Зато мне шесть десятков. Ты, чуть что, сразу в Италию, там апельцыны грызешь да по бабам бегаешь. А я в Архипелаге торчу бессменно, от ветров дырявым стал, будто парус худой…

Орлов отпустил адмирала подлечиться в Ливорно, а сам остался в Аузе с эскадрой под кейзер-флагом. 20 июля с моря подошла турецкая галера под белым флагом, с нее кричали по-русски:

— На море тоже перемирие с вашей кралицей!

Турки пригласили Орлова на галеру для переговоров. Каторжники (по пять рабов на весло) сидели совершенно обнаженные, даже срам не прикрыв, прикованные цепями к дубовым банкетам-лавкам. В час обедний дали им хлеб с медом и воду.

Среди гребцов было немало украинцев и русских.

— Эй, барин, вызволи нас отсель! — просили они.

Орлов сказал, что после войны всех вызволят.

— А вас всегда эдак-то скудно кормят, ребята?

Ему ответили, что во время шторма или преследования противника дают горячие бобы с прованским маслом. Жаловались: кандалы даже в бою не снимают; случись гибель галеры — турки-то спасутся, а они вместе с галерой нырнут в пучину. В «фонаре» галеры турки встретили Орлова как лучшего друга.

— Просим повременить в делах военных, Элгази-Абдул-Резак уже отъехал в Фокшаны, куда направился и ваш старый Обресков…

Извещенные о нечеловеческой силе Орлова, турки (всегда уважавшие физическую мощь) показали графу своего богатыря, который взял колоду карт и шутя разорвал ее на две половинки.

— Здоровый парень! — похвалил его Алехан.

Турки обрадовались. Орлов взял половину от разодранной колоды и легко разорвал ее в пальцах на три части. Обрывки карт он швырнул в окно «фонаря», и ветер разнес их над волнами. Когда же, наевшись на галере восточных сладостей, вернулся на корабли, Грейг спросил его, чем завершились переговоры.

— Мы по-прежнему хозяева на островах, а турецким кораблям в Архипелаге не плавать. Но турки что-то уж больно ласковы, потому буду просить Ламбро Каччиони и рыцаря Антония Псаро, чтобы греки и мальтийцы следили за плутнями агарянскими…

Все-таки молодец граф Орлов-Чесменский, что туркам не поверил! Наблюдая за неприятелем, он разгадал коварный замысел Мустафы III: усыпляя русских перемирием, султан хотел полностью истребить русских в Архипелаге, выжечь дотла Аузу, а все экипажи казнить до единого человека… Своих сил для этого у султана не было, но под его флагом собирались эскадры пиратов из Алжира, Триполи и Туниса. Вместе с корсарами-дульциниотами они укрывались в Хиосе, их заметили в тихих бухтах ливадийского берега…

Осенью 1772 года в двух решающих сражениях эскадра полностью истребила мощные пиратские силы Турции, состоящие из пяти внушительных эскадр. Опять виктория! Политики Европы гадали на кофейной гуще: «Когда же эта дикая страна свернет себе шею?..»

Всегда излишне самоуверенная, избалованная успехами и всеобщим поклонением Екатерина теперь как-то обмякла, часто ее навещали глубокие обмороки с кровотечением из носа; поддерживая угасающие силы, она злоупотребляла крепчайшим кофе, среди дня беспощадно растирала лицо кусками льда… Только сейчас императрица признала, что в возмущении на Яике повинны не казаки, а сама старшина, угнетавшая казаков; истинные же дела яицкие далеки от докладов графа Захара Чернышева. Князь Вяземский, усугубляя ее тревогу, принес новые вести:

— Сразу два самозванца явились: Федор Богомолов, который на груди своей «знаки царские» дуракам являл, и некий Рябов…

— Трудно понять, — сказала Екатерина. — Сколько самозванцев, уже пойманных и непойманных, и все, как один, образцом для подражания моего мужа избрали. С чего бы такая любовь к нему?

— Супруг ваш покойный волю дворянству дал.

— Так не мужикам же! — хмыкнула Екатерина.

— А они уповать стали несбыточно, что вслед за волей дворянской объявится воля мужицкая. Оттого-то, ваше величество, супруг ваш мертвенький для народа весьма привлекателен.

Екатерина долго молчала. Вяземский выждал ее реакцию.

— Ладно, — равнодушно отозвалась царица…

Она устала от войны и вражды, от политической ферулы Панина, от почетного эскорта Орловых, а сегодня Никита Иванович, как назло, стал жалеть фрейлину Зиновьеву и говорил, пустив слезу, что всякому безумию есть предел. Она ответила ему: