Валентин Пикуль - Фаворит

Когда он удалился, Сегюр спросил Кобенцля:

— С вами здесь всегда так разговаривают?

— Мы привыкли. Привыкайте и вы…

Екатерина играла в карты, за ее спиною скучал Ермолов — высокий стройный блондин, лицо которого портил широкий приплюснутый нос, за что Потемкин и прозвал его le negr blans (белый негр). Вот он склонился к плечу императрицы, что-то выслушал от нее и решительно направился в сторону Сегюра:

— Ея величество желает говорить с вами.

Сегюр приблизился, Екатерина смотрела весело.

— Где вы успели побывать, граф? — спросила она.

Сегюр ответил: в Европе много разговоров о русских банях, и он, прибыв в Россию, сразу же посетил народную баню.

— Жара была нестерпимая, я боялся дышать. Банщики же, взяв в руки громадные вееры из березовых веток, стали меня ими опахивать, очевидно желая навеять на меня прохладу… Глупцы! — воскликнул Сегюр. — От дуновения этих вееров я не ощутил свежести, мне стало еще жарче, и я спасся бегством.

Екатерина сказала, что Россию определяют не бани с вениками, не водка и пироги, не щи да квасы.

— Если вам желательно посмотреть настоящую Россию, я предлагаю вам, посол, путешествие по ее каналам… Там, на каналах, я и подумаю — что мне просить у Франции?

— Сразу проси голову Шуазеля-Гуфье, — захохотал Потемкин и, отодвинув Ермолова, уселся напротив императрицы как первое лицо в государстве…

Потемкин и Безбородко соблазняли императрицу путешествием в Таврические края, но Екатерина прежде согласилась на маршрут лишь по каналам Вышневолоцкой системы, снабжавшей Петербург и флот припасами. Она допустила, кажется, политическую бестактность, пригласив в попутчики послов враждующих стран — Франции и Англии.

— Двух пауков в одну банку! Поглядим, как милорд Фицгерберт станет отрывать лапы графу Сегюру…

Жизнь любой страны отражена, конечно, в жизни ее провинции. А внутри России многое изменилось. На месте бывших сел возникли молодые города, площади обставились каменными строениями с каланчами, за полчаса до полудня по всей стране музыканты играли на валторнах, возвещая о часе обеденном. Подле присутствий — тюрьма, пожарное депо и гауптвахта для пьяниц-чиновников, которые словесным внушениям уже не внимали. Наместники вершили суд и расправу, имея в залах дворянских собраний седалища, подобные трону, казна выдавала им сервизы из серебра и золота (для представительства). Россия была разделена на полосы — северную, среднюю, южную. Чиновники севера носили мундиры с голубизной, средних губерний — вишневые, южане — фиолетовые. Соответственно, и дамы в своих нарядах обязаны были придерживаться расцветок своих губерний. Однако носить всегда одноцветное платье дворянкам было невмоготу. Екатерина дивилась пестроте нарядов, которую помещицы объясняли тем, что имения их расположены в различных губерниях… Кареты царского поезда сопровождали почтальоны, одетые в зеленые куртки, шапки их были украшены со лба медными гербами империи, а на затылках — служебными номерами.

У развилки дорог нечаянно встретили графиню Прасковью Брюс, ехавшую в свое имение, и Екатерина велела остановиться.

— Простила ль ты меня, Като? — спросила Брюс.

Выглядела подруга так, что в гроб краше кладут.

— И ты меня прости, — отвечала Екатерина…

Кареты разъехались — навсегда! Потемкин, невзирая на ухабы и тряску, играл с Сегюром в шахматы, выпиленные из вулканической лавы Везувия. Екатерина, расстроенная встречей с умирающей подругой, тихо всплакнула, сказав по-латыни: «Fuiniiib» («Мы были»). Над цветочными полянами кружились белые капустницы. Сегюр неожиданно сказал императрице:

— Вы полковник Преображенский, а я полковник драгунский, мы, смею думать, будем вести себя храбро… Я желал бы вынудить Россию на торговый трактат с Францией.

Он воззрился на Потемкина, ища в нем поддержки.

— Я только генерал-фельдмаршал, — отвечал светлейший. — Вы, полковники, сами и договаривайтесь…

— У вас есть к тому полномочия? — спросила императрица Сегюра; полномочий не было. — Вы и в самом деле храбрый полковник! — Екатерина перешла к иносказательной форме: — Опять лошади понесли… Скоро ездить хорошо, от долгов спасаясь, а мои финансы, слава богу, пока в порядке.

Боровичи имели герб: золотое солнце на щите и руль корабельный. Городу исполнилось всего два года, в нем и окрестных деревнях жили лоцманы, бурлаки, плотники, грузчики и горшечники. Потемкин купил на пристани глиняную свистульку и стал дуть в нее радостно, как мальчишка, а Екатерина купила у баб крынку для молока… Безбородко объяснил дипломатам, что каналы Вышневолоцкие Волгу с Балтикой соединяют:

— Теперь сольем Двину с Камою, и можно, сев на корабль в Архангельске, сойти на берег уже в Персии…

У пристани их ждали барки, на одной из них работала кухня. Екатерина налила в крынку молока. Потемкин раздобыл краюху горячего крестьянского хлеба. Они спустились в каюту, чтобы никто не мешал им разговаривать.

— Очень хорошо, — сказала императрица, — чтобы мы не возобновили трактат коммерческий с англичанами. Паче того. Питт не признал нашей «Декларации о вооруженном нейтралитете».

Получилось так, что договор с Англией был уже готов. Но вдруг стало известно, что Питт Младший вошел в союз с Фридрихом II и союз их оформился против Австрии (а значит, и России).

Было очень вкусно запивать хлеб парным молоком.

— Фицгерберт совсем уж дохлый, — сказал Потемкин.

— Да, и комары всего изгрызли.

— А чего потащился за нами? Или каналов не видел?

— Наверняка поехал за Сегюром шпионить, дабы не возникло меж нами трактований… Поговори с Сегюром, что он скажет тебе? А милорда дохлого припугнем: я на английские товары сборы накину, вот и пусть в Сити на меня скалятся!

Караван барок тихо отплыл на рассвете, по берегам Меты потянулись заливные луга, поросшие березовыми рощами, потухали в ночном костры пастухов, к водопою сходились стада. Завтракая в салоне, Екатерина злорадно высмеивала прусского посла Герца, союзного послу английскому, а Потемкин при этом еще забавлялся детской свистулькой.

Фицгерберт не вытерпел и сказал:

— Как может человек, любящий Гайдна и Моцарта, понимающий Сальери, наслаждаться этим варварским свистом?

— Англия, — ответил Потемкин, — не дала миру ни одного композитора, и что вы, англичане, понимаете в музыке? Звучание ваших волынок для меня как мычание недоеных коров…

Фицгерберт вскоре удалился в каюту, второй выпад Екатерины предназначался графу Шуазелю-Гуфье. Сегюр остался спокоен.

— Однако, на этой речке сильное течение.

— На Босфоре еще сильнее, — намекнул Потемкин.

— Если из Босфора и вынесет графа Шуазеля-Гуфье, то вряд ли это коснется меня, плывущего ради иных целей, — отвечал Сегюр.