Валентин Пикуль - Фаворит

Лизка Воронцова неустанно крутилась возле Петра, силясь выяснить по разговорам, что будет с нею, если… Здесь же был и воспитатель царя, академик Якоб Штелин, числившийся в ранге библиотекаря. Бесстрастно, как летописец, он составлял «почасовик» петергофской драмы, схожей с комедией:

«6 часов. По приказанию государя лейб-хирург дает ему несколько приемов стального порошка от поноса.

7 часов. Государь требует себе жаркого и ломоть хлеба. На деревянную скамью у канала ставят блюда жаркого и буттербротов с бутылками бургундского и шампанского. Государь посылает ораниенбаумским войскам приказание прибыть в Петергоф…»

В восемь часов вечера голштинцы прибыли в Петергоф, разбили лагерь подле Зверинца; Петр велел им быстро копать эскарпы и расставлять пушки. При этом Миних заметил царю:

— Неужели ваше величество уверены, что голштинцы способны удержать русскую ярость? Не только стрелять, но даже икать им запретите, иначе от Петергофа останутся одни головешки…

Петра ошарашила новость: калибр ядер не совпадал с калибром голштинской артиллерии. С полудня еще жили слабой надеждой, что Воронежский полк, квартировавший в Царском Селе, исполнит приказ и прибудет в Петергоф, но к вечеру выяснилось, что воронежцы прямым ходом повернули в столицу — в объятия Екатерины.

Миних взял с подноса кем-то не доеденный бутерброд.

— Уберите своих голштинцев! — сказал он, жуя…

Петр забился в истерике:

— Куда подевались курьеры? Почему никто из них не вернулся? Император я или уже не император?

К Монплезиру причалила шлюпка, на которой приплыл Иван Барятинский, утешивший свиту: в Кронштадте спокойно, а граф Девиер приготовил крепость к приему его величества (но в это же время адмирал Талызин уже прибыл в Кронштадт с указом Екатерины, а графа Девиера посадил на цепь). Придворные ликовали:

— Скорее, скорее… в Кронштадт, в Кронштадт!

Была светлая прозрачная ночь. Яхта плыла, раскрыв паруса, как бабочка крылья, громадные весла галеры взбивали прохладную воду. Кронштадтская гавань, к удивлению всех, оказалась заперта боном. С галеры бросили якорь, и яхта сгалсировала по ветру, подойдя ближе к галере. В мареве белой ночи Кронштадт казался заколдованным замком, в котором живут мифические исполины.

— Эй, на бастионе, отдайте гаванский бон!

Возникли звуки барабанов, с берега отвечали:

— Продырявим и потопим… прочь!

Петр выбежал на бак галеры и, стащив с груди андреевскую ленту, стал размахивать ею, как вымпелом:

— Я ваш император… Почему закрыли гавань?

Прозрачный ночной зефир донес ужасную весть:

— Какой еще император? У нас давно Катерина…

Первое ядро шлепнулось в воду, обрызгав его величество. Спешно обрубили якорный канат, на веслах и парусах побежали прочь от Кронштадта. Яхта, круто ложась в бейдевинд, стала удаляться, а вместе с яхтою покидали императора винный погреб с бутылками и даже походная кухня с ее великолепными закусками.

— Я как раз хотел выпить, — сказал он.

— А я умираю от голода, — добавила Лизка.

Галера лениво шлепала веслами по воде. Все устали. Император спустился в каюту, лег на диван, фаворитка устроила рыдания…

К Миниху на палубе подошел испуганный Гудович.

— Прекрасная ночь, не правда ли? — сказал фельдмаршал. — И хоть бы один комар над морем… О, великий Боже, сколько крови выпили из меня комары за двадцать лет ссылки в Пелыме.

— Есть ли еще случай для нашего спасения?

— Есть! Не приставая к берегу, плыть в Ревель.

— Но гребцы на галере уже измучены.

— Так это гребцы, а не придворные, — сказал Миних.

В три часа ночи Петр высадился в Ораниенбауме, в Японской зале дворца ему стало дурно. С трудом нашли хлеба, чтобы накормить всю придворную ораву. Петр начал составлять письмо к жене, при этом он предупредил вице-канцлера князя Александра Голицына:

— Вы и отвезете! На словах же передайте этой Мессалине, что я согласен поделить с нею власть над Россией.

Екатерина следовала на Ораниенбаум во главе гвардии, а два первых эшелона (гусары Алехана Орлова и артиллерия) прошли по шоссе еще раньше, жестоко объедая дорожные харчевни. Войска были на ногах с семи утра, а теперь падали от усталости. Конница измоталась, лошади 14 часов подряд находились под седлами и вальтрапами. Возле «Красного кабачка» императрица велела сделать привал.

Петергофское шоссе вмиг будто вымостили булыжником: солдаты разом легли на дорогу. Екатерина поднялась на второй этаж трактира, в убогой каморке для проезжих путников она плашмя рухнула на постель. Но тут же приехал Панин, с которым она стала заниматься распоряжениями по флоту и армии. Никита Иванович сказал:

— Разумно ли сверженного императора помещать в крепости Шлиссельбурга? То Иоанн, то Петр… Стыдно перед Европой: из Шлиссельбурга сделали депо для хранения свергнутых царей!

Панин ознакомил ее с секретным указом Петра III, обращенным к стражам Иоанна Антоновича: «Буде сверх нашего чаяния ктоб отважился арестанта у вас отнять, противиться сколь можно и арестанта живого в руки не отдавать…» — документ чрезвычайно важный.

— Благодарю вас за него, — сказала Екатерина.

В шесть часов утра эшелон императрицы двинулся далее и маршировал до Сергиевой пустыни, где Екатерину поджидал невозмутимый вице-канцлер Голицын с первым письмом от Петра.

— А вы проезжали Петергоф? — спросила женщина.

— Да, гусары Орлова уже заняли его.

— Здорово проучили голштинцев?

— С презрением к ним: без оружия — кулаками…

Екатерина прочла цидульку от мужа, обещавшего исправиться и уважать ее, как мать и супругу. Она тяжело вздохнула.

— Я жду ответа, — напомнил вице-канцлер.

Екатерина протянула ему руку для поцелуя:

— Это вам заменит присягу, а ответа не будет…

Во время проезда Конной гвардии через Петергоф генерал Измайлов вручил Екатерине второе письмо от мужа.

— Вы откуда прибыли? — спросила она, спешиваясь.

— Из Ораниенбаума… от его величества.

Екатерина с ловкостью гусара уперлась ногою в потное брюхо коня, подтянула подпругу, поправила бархатный вальтрап.

— Величие его ложно! А что в этом письме?

— Отречение — сказал Измайлов.

Екатерина разломала хрупкие печати на конверте.

— Черт вас всех раздери! — выговорила с недовольством. — Второе письмо начертано карандашом. Что у него там? Неужели даже чернил развести некому? Отречение придется переписать. Конечно, не так бездарно, как оно составлено. А так, как я сама напишу!

Петр III отрекался от престола, прося отпустить его в Голштинию с Гудовичем и Лизкой Воронцовой; еще ему хотелось сохранить при себе любимую «мопсинку» и скрипку, он умолял Екатерину не разлучать его с арапом Нарцисом, умеющим быстро и ловко откупоривать бутылки с английским пивом… «Как схватить этого придурка?» Измайлов проник в мысли женщины и помог ей.