Адам Фоулдз - Ускоряющийся лабиринт

— Устоялись, это верно. Знаю, как страстно тебе хочется казаться респектабельным. Что можно понять, если вспомнить, кем ты был. И где ты был.

— Кем я был, здесь никому не интересно… — Мэтью заметил, что начинает говорить на повышенных тонах, и приказал себе остановиться. Как же тяжело было говорить с Освальдом, который вечно искал в словах Мэтью проявления слабости, признаки двусмысленности, прикрывающей грех. Вот и теперь он стремился одержать своего рода победу, которой Мэтью, как он прекрасно знал, мог запросто его лишить, и все, что для этого нужно — не терять дружелюбия и жизнерадостности и не поддаваться на провокации. Если вовсе не выходить на поле боя, то никогда и не проиграешь.

— Давай-ка сменим тему, мы как-никак за столом, — сказал он и хлопнул брата по спине.

Обед стал для Освальда лишь еще одним подтверждением суетности братнего семейства, собравшегося за обеденным столом. Обе старшие дочери вышли к столу в кружевах и брошах. Носовые платки — и те у них были кружевные. И даже у флегматичного и здравомыслящего сына (которого Мэтью представил юношей трудолюбивым и исполнительным, этими своими качествами — тут он не смог удержаться от лести — напоминающим самого Освальда), даже у него на жилете красовались пуговицы из слоновой кости. Освальд не мог решить, какое из его подозрений ближе к истине и что хуже: либо брат до такой степени преуспевает, что может позволить себе расточительность в быту, либо снова влез в долги. Возможно, он попросит денег, чего Освальд отнюдь не исключал — но тут получит решительный отпор. Человек, попавший в долговую яму, пусть и много лет назад, должен был научиться жить по средствам, не швыряя деньги направо и налево.

Еще от одного бокала вина Освальд отказался, решительно накрыв свой бокал ладонью. Это резкое движение привлекло всеобщее внимание, и Освальд счел, что лишних слов тут не надо. Мэтью подозревал, что, выпивая в ином обществе, брат себя не ограничивал, и потому счел его непоколебимость показной. Вот Джеймс, Дорин жених, — тот пил, пил прямо на глазах у Мэтью, с тихой приверженностью напуганного, робкого человека, хватаясь за бутылку всякий раз, когда она оказывалась у него под рукой. Поистине, столь полное отсутствие характера не могло вызвать ничего, кроме разочарования. Мэтью надеялся, что Освальд не слишком заинтересуется этим бездарным прибавлением к его семейству. Однако на всякий случай он решил отвлечь брата, вынудив похвалить свою жену.

— До чего же вкусно, — проговорил он.

— И в самом деле, — попался на крючок Освальд, но тут же решил убавить пафоса. — Только что же это такое?

— Вареная курица, — внятно произнесла Элиза. — Ничего особенного. Если бы мы только знали, что ты приедешь, то могли бы позаботиться о настоящем угощении.

— О, не сомневаюсь. Но поверьте, на мой счет беспокоиться не стоит.

— Абигайль, сиди и жуй как следует!

— Итак, дядюшка Освальд, — вступила в разговор Ханна, от скуки надумав переломить ход нудного взрослого разговора, — вы, должно быть, знаете множество историй о том, каким папочка был в молодости.

— Послушай, — он промокнул рот салфеткой, — а как же соблюдение личной тайны и дочернее почтение?

— Но я же не имела в виду ничего постыдного.

Освальд в замешательстве поджал губы:

— Нет, я отнюдь не хотел сказать…

— Но если вы знаете что-то этакое, то тем интереснее!

— Что ж…

Мэтью бросило в жар. Ему вспомнилось, как он сжимался от страха, как прятался, был в бегах, вспомнилось понесенное наказание — что из всего этого Освальд, смакуя, вытащит на свет божий? Должно быть, как его всё время изгоняли. Сандеманцы требовали от прихожан единства духа, а тех, кто такового не выказывал, гнали прочь. Мэтью вспомнил деревянный молельный дом на краю болота, вспомнил доносившийся изнутри приглушенный жар голосов, в то время как сам он, изгнанный и пристыженный, бродил снаружи. Но ведь такое случалось в жизни каждого ребенка. Об этом он слышал от родителей, когда те открывали ему душу. И даже слышал кое о чем похуже. Вечно этот Освальд делает вид, что он, Освальд, никогда не был ребенком.

— Ханна, прекрати! — строго сказала мать.

— А может, не будем? — Мэтью быстро обвел глазами стол.

— Не бойся, братишка, я не раскрою твоих самых страшных тайн!

— Ну, пожалуйста! — захлопала в ладоши Ханна.

— Нет-нет. Хотя был как-то раз случай… Припоминаю, что твой отец всегда был своеволен и, так сказать, не без греха.

— А кто из нас без греха? — рассудительно поинтересовался Мэтью.

— Когда он был маленький, у него был учитель…

— А, я понял, о чем ты хочешь рассказать! — вмешался Мэтью. — Это был не человек, а варвар. После каждого урока я уходил с синяками.

— И вполне естественно, что при этом ваш отец — иначе он не был бы самим собой — не мог сдержать своих чувств. А возможность их выразить представилась, когда дело дошло до писем по образцу.

— А что такое письма по образцу? — спросила Абигайль, держа вилку торчком, словно крошечную алебарду. Она, несомненно, слушала с немалым интересом.

Освальд опустил взгляд на сидевшую за столом малышку. Вот типичный пример бессмысленного и ничем не сдерживаемого пренебрежения правилами: ребенку место в детской, а не за обеденным столом.

— Это когда ты учишься правильно писать разные письма, которые отправляются разным людям, — пояснила Ханна.

— В тот раз сочиняли письмо городскому судье, — продолжил Освальд. — Так что можете себе представить, что было дальше. Письмо призывало наказать мистера Мазерса по закону за жестокость и бесчинства.

Элиза рассмеялась.

— Так я и думала. И он побил бедного Мэтью.

— Однако ничего из этого не вышло, — добавил ее муж в качестве постскриптума. — Помню, что еще много недель спустя он вел себя точно так же. — Мэтью рассмеялся вместе со всеми, испытывая облегчение, что Освальд не рассказал чего похуже. Он встретился с братом глазами: тот глядел дружелюбно, хотя всем своим видом красноречиво намекал на то, о чем пришлось умолчать. Впрочем, Мэтью и здесь не преминул отомстить, указав пальцем на то место, где на усах брата повисла янтарная капля жира.

Борода Освальда отсырела и свисала редкими клочьями, похожими на намокшие птичьи перья. Мэтью, проведя рукой по холодным прядям собственной бороды, зачесал ее вперед.

— А что тут за деревья? — поинтересовался Освальд, сделав рукой широкий неопределенный жест.

— Вон те? — переспросил Мэтью, указав тростью на толстый темный ствол одного из них? — Это грабы.

— А, ну да.

— Очень крепкая древесина. Сейчас из нее делают детали для разных механизмов. Тут неподалеку есть производство.

— Тут? Неподалеку?

Когда они возвращались сырой тропой в Фэйрмид-Хауз, ступая по прелой черной листве, Мэтью Аллен заприметил впереди двух своих козырных клиентов — братьев Теннисон. Для случайной встречи лучше не придумаешь! Но что они вытворяют со своими лицами? Теннисоны передвигались нерешительными шажками, словно вслепую, обхватив ладонями щеки и растягивая глаза растопыренными пальцами как можно шире.