Том Холланд - Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Потом, конечно, нельзя было сбрасывать со счета и Помпея. Он также оставался на свободе. После поражения при Фарсалах он выехал на коне из задних ворот своего лагеря и поскакал к Эгейскому побережью, а оттуда, избегая наемных убийц, которые уже деловито жужжали за его спиной, переправился на корабле в Митилену. Там, в тени театра, послужившего образцом для его собственного и напоминавшего о более счастливых днях, он оставил Корнелию. Удрученный первым в его жизни поражением, Помпеи нуждался в том утешении, которое могла дать ему только жена. И она оправдала его ожидания. Корнелия, получив известие о Фарсальском сражении, в точности знала, что ей надлежит делать. Короткое беспамятство, вытертые с лица слезы, пробежка по улицам Митилены, — и она в объятиях мужа. «Представление» ободрило привычного к роли античного героя Помпея настолько, что он тут же ответил на него собственным действом, прочитав жене строгую лекцию о том, как важно никогда не оставлять надежду. Возможно, он и сам верил собственным словам. Да, битва была проиграна, но не Восток и не вся война. Действительно, многие из обязанных Помпею своими престолами царей были при Фарсалах и погибли там или сдались, но не все. Особо заметным было отсутствие одного из них, правившего самым богатым деньгами, провиантом и кораблями царством во всем Средиземноморье. Более того, он еще не вышел из детского возраста, и сестра его, добивавшаяся трона для себя самой, открыто бунтовала против брата, что делало их страну легкой добычей для владыки всего Востока. Во всяком случае, на это надеялся Помпеи. Прозвучал соответствующий приказ, и небольшой флот его отправился на юг. Через какой-то месяц после фарсальского поражения Помпеи оказался возле равнинных берегов Египта.

К царю послали гонцов. И через несколько дней ожидания на якоре возле песчаных мелей, 28 сентября 48 года до Р.Х., Помпеи увидел небольшую рыбацкую лодочку, на веслах продвигавшуюся к кораблю. Его приветствовали сперва на латыни, а потом на греческом языке и пригласили спуститься в лодку. Помпеи так и поступил, предварительно обняв и расцеловав на прощание Корнелию. По пути к берегу он попытался занять своих спутников разговором, однако никто ему не ответил. Встревоженный Помпеи поглядел в сторону берега. Там его ожидал царь Птолемей XIII, мальчик в пурпурной мантии и диадеме. Помпеи успокоился. Когда киль лодки заскрипел по песку, он поднялся на ноги. И тогда некий римский изменник обнажил меч и нанес ему удар в спину. Замелькали другие клинки. Под градом ударов «Помпеи обеими руками прикрыл свое лицо тогой и вынес их, не произнеся ни единого недостойного слова, не произведя ни единого недостойного действия, и только испустив слабый стон». [247] Плутарх. Помпеи, 79. Так погиб Помпеи Великий. Застывшая на палубе триремы Корнелия видела все. Однако ни она, ни экипаж триремы не могли ничего сделать, даже когда египтяне на их глазах отсекли голову еще недавно самому великому человеку Римской Республики и оставили его тело на берегу. Сторонникам его пришлось развернуть судно и бежать в открытое море, оставив лишь одного из вольноотпущенников Помпея, следом за своим господином спустившегося в ту самую рыбацкую лодку, готовить погребальный костер. Согласно повествованию Плутарха, к нему присоединился старый солдат, ветеран первых походов Помпея; и оба они вместе завершили благочестивое дело. Над местом погребения была набросана в качестве знака груда камней, однако дюны скоро поглотили ее, изгладив всякую память. Рядом не осталось никакого ориентира. И только бесконечная и нагая песчаная равнина разбегалась во все стороны.

Береговая линия дельты Нила всегда являлась местом коварным. Низменная и лишенная ориентиров она никоим образом не могла помочь моряку отыскать дорогу. Тем не менее посещавшие Египет мореходы не были все же полностью лишены путеводной звезды. По ночам корабелы еще издали могли заметить звездочку, мерцавшую над самым горизонтом, над берегом Африки. Днем можно было видеть, что на самом деле огонек этот был не звездой, а огромным фонарем, поставленным на огромной башне. Это был Фарос, не только самое высокое из сооруженных греками зданий, но и наиболее известное среди них благодаря воспроизведению на множестве «туристических сувениров». Являвший собой триумф пытливой и изобретательной научной мысли великий маяк служил идеальным символом города, его рекламой — не просто города, а мегалополиса, самого потрясающего на всей земле.

Даже гости из Рима вынуждены были признавать, что Александрия — это нечто особенное. Когда Цезарь через три дня после убийства Помпея проплывал мимо острова, на котором располагался Фаросский маяк, он приближался к городу более крупному, [248] Во всяком случае, согласно свидетельству Диодора Сицилийского (17.52), посещавшего и Александрию и Рим: «Населением своим Александрия превосходит все прочие города». более космополитическому и, безусловно, более прекрасному, чем его собственный. Если Рим, корявый и похожий на запутанный лабиринт, являлся свидетельством неотесанных добродетелей деревенской Республики, то Александрия всем видом своим говорила о том, чего может достигнуть царь. И притом не всякий царь. Гробница Александра Великого по-прежнему оставалась талисманом основанного им города, а план его улиц — сетка, обрамленная сверкающими белизной колоннадами, оставалась такой же, какой увидел ее три века назад победоносный македонец, вслушиваясь в шум волн у пустынного побережья. И теперь на том месте, где прежде не было ничего, кроме песка и круживших над ним чаек, простирался роскошный городской ансамбль. В этом городе впервые появилась нумерация домов. Банки его питала торговля с востоком и западом, пристани заполняли привезенные со всего мира товары. Прославленная библиотека могла похвалиться семью сотнями тысяч свитков и была построена во исполнение высокого замысла: все написанные когда-либо книги должны оказаться собранными в одном месте. В граде этом даже существовали жетонные автоматы и механические двери. Все в Александрии было достойным в превосходной степени. Неудивительно, что Цицерон, считавший все, что находилось за пределами Рима, «нищим захолустьем», [249] Цицерон, Друзьям, 2.12. вынужден был сделать исключение для города, соперничавшего с его собственным в претензии на звание центра мира. «Да, — признавался он, — я мечтаю, и давно мечтал увидеть Александрию». [250] Цицерон, Аттику, 2.5.

Он не был единственным среди римлян, кого звал к себе этот город. Земля Египта обладала несравненным плодородием, и покоривший Александрию проконсул получил бы в свои руки житницу всего Средиземноморья. Подобная перспектива давно отравляла и без того ядовитый водоворот римской политики, питая бесконечные интриги и скандалы по поводу взяточничества, однако, никто, ни Красе, ни даже Помпей, не сумел добиться египетского главнокомандования. Согласно неписаному соглашению столь ослепительный приз оставался недоступным. С точки зрения большинства сограждан было проще и выгоднее предоставить правящей династии оплачивать издержки по управлению страной. Сменяли друг друга монархи, и каждый из них идеально справлялся с ролью карманной собачки Республики, обладая достаточной силой, чтобы досуха выжимать своих подданных в пользу римских патронов, и тем не менее оставаясь слабыми в той мере, чтобы не представлять для Рима какой-либо угрозы. На столь унизительных основаниях позволено было влачить свое существование последнему из независимых греческих царств, некогда основанному полководцем Александра и представлявшему величайшую силу на Востоке.