Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

- Выкрутились, гады! - зло сказал кто-то. Медленно ползли минуты. Становилось холоднее, ветер дул все напористей, резче. Или так казалось продрогшим людям?

Терпение моряков иссякало. Но вот за дворцом, над Петропавловской крепостью, сверкнула зарница, сильный грохот прокатился над крышами. Вспыхнул шрапнельный разрыв. Под ним, чуть ниже, другой. Еще одна вспышка полыхнула значительно левей Зимнего.

Впервые за двести четырнадцать лет существования Петропавловской крепости ее орудия стреляли боевыми зарядами!

После третьей шрапнели на набережной перед Зимним и в самом дворце погас свет. Все окна - черные. И сразу, как по команде, перестали стрелять пушки.

Городской голова Шрейдер вместе с двумя гласными, думы прибыл в Смольный и предложил свое посредничество для переговоров с Временным правительством. Центральный комитет большевиков, заседавший непрерывно, сейчас же обсудил этот. Вопрос. Цель Шрейдера была ясна - затянуть время и спасти правительство от немедленного разгрома.

Можно было просто отказаться от «услуг» городского головы, но большевики решили иначе: если Шрейдер так беспокоится о правительстве, пусть доберется до дворца, скажет министрам и защитникам Зимнего, чтобы они сложили оружие. Пожалуйста, гражданин городской голова: вот вам транспорт, вот охрана - езжайте с мирной миссией, добивайтесь, чтобы не текла понапрасну кровь.

Шрейдер попал в самое неловкое положение. Отказаться неудобно, миссия-то действительно мирная. Но и помогать большевикам вовсе не входило в его планы. Поэтому к Зимнему он поехал, однако идти во дворец особого стремления не проявил. Сославшись на стрельбу, на опасность, поспешно ретировался к себе в думу.

В зал заседаний уже возвратились депутации, которые были посланы на «Аврору» и к Зимнему дворцу. Они с возмущением рассказывали, что солдаты не стали их слушать. А на крейсер их вообще не допустили. Матросы возле катера встретили думцев насмешками и посоветовали господам катиться куда подальше. Обстановка была такова, что делегаты выполнили это не очень вежливое пожелание безропотно и быстро.

Михаил Иванович с улыбкой слушал, как кипятятся гласные, обсуждая свои неудачи. Пока все их попытки помочь правительству заканчивались провалом. Что еще они придумают в ответ на просьбы министра Никитина, который продолжал звонить из дворца?!

Никитин требует самых решительных мер. Пусть дума пришлет хотя бы небольшие вооруженные отряды, чтобы вдохновить юнкеров, без этого правительство не продержится до утра. Но у соглашательских партий нет в Петрограде никаких войск, все части гарнизона идут за большевиками.

На трибуне сменялись ораторы. Выскочил худой, с красными воспаленными глазами эсер Быховский:

- Граждане гласные! Борцы за народ оставлены одни в Зимнем дворце и готовы умереть все, как один! Дума не может остаться равнодушной к их судьбам. Я предлагаю пойти в Зимний дворец и умереть со своими избранниками!

Масла в огонь подлила графиня Панина. Заговорила, сдерживая рыдания:

- Если городская дума не может проникнуть в Зимний дворец, то она сможет стать перед орудиями, стреляющими по дворцу. Я первая готова заслонить собой пушку!

Взвинченный до предела зал ответил восторженным гулом. Шум начал стихать лишь тогда, когда на трибуну поднялся Дмитрий Захарович Мануильский.

Его спокойный облик никак не вязался с полуистерической обстановкой, царившей вокруг.

- Мы, большевики, выступаем за то, чтобы убедить Временное правительство сдаться. Прислушайтесь к этому разумному совету...

Мануильскому не дали продолжать, заглушили его криками. Председатель заявил: предложение эсера Быховского необходимо обсудить по фракциям.

В зале остались только большевики.

- А вы что же? - поинтересовался председатель.

- Нам обсуждать нечего, позиция у нас ясная, - ответил Михаил Иванович. И продолжал, обращаясь к товарищам: - Как мы, здесь будем или - в Смольный, на съезд Советов?

- Анатолий Васильевич пусть едет, - сказал Мануильский, - а мы останемся до конца.

- Только ни в коем случае не заслоняйте собой пушки ради Временного правительства, - пошутил Луначарский.

Пока заседали фракции, Михаил Иванович связался по телефону со Смольным и предупредил, что дума намерена идти ко дворцу.

Наконец гласные снова собрались в зале и началось поименное голосование. Председатель называл фамилию - депутат поднимался и отвечал:

- Иду умирать с Временным правительством! Процедура была торжественной. Один за другим вставали эсеры, кадеты, меньшевики, произносили кто громко, кто еле слышно, кто со слезой в голосе:

- Да... Иду умирать...

Михаилу Ивановичу смешно и досадно было видеть эту трагикомедию. Никто думцев убивать не собирается, а они эка вон раскудахтались! Фарисействуют граждане гласные, упиваются своей самоотверженностью, находясь в безопасном месте. Если бы им действительно грозила смерть, перестали бы сценки разыгрывать... Какие герои, скажите на милость: если помирать собрались, то зачем же служители готовят каждому в дорогу сумку со свежим хлебом и колбасой? Вот ведь артисты, любой исторический момент способны в спектакль превратить!

- Калинин! - председатель назвал его фамилию.

- Нет! - громко произнес Михаил Иванович. - Идите выручать свое правительство, а мы пойдем приветствовать Петроградский Совет от революционной части думы!

Гневные крики он пропустил мимо ушей.

Думцы спешили получить сумки с хлебом и колбасой, одевались и выходили во двор. Там ожидало их подкрепление - меньшевики, правые эсеры и бундовцы, покинувшие Всероссийский съезд Советов, чтобы вместе с думой «спасать правительство».

Всего набралось около четырехсот человек. Люди штатские, немолодые, они долго и неумело строились шеренгами. Было уже за полночь, когда колонна тронулась в путь. Первым, тяжело переваливаясь, шагал грузный Шрейдер. Рядом с ним, подобрав узкую юбку, семенила графиня Панина.

Мануильский спросил:

- Не навредят они? Закроют вход во дворец, начнут митинги...

- Товарищи предупреждены, - ответил Калинин. - Ну, нам тоже пора по своим делам.

Чем дальше колонна уходила от думы, тем медленнее она двигалась. Одно дело - произносить речи в теплом уютном зале, а другое - шлепать среди ночи по улице, освещенной редкими тусклыми фонарями. Холодный сырой ветер вызывал озноб. Колдобины были заполнены грязной водой, у многих думцев сразу промокли ботинки. Пугала стрельба, слышавшаяся все ближе. Некоторые гласные отставали от колонны, исчезали в переулках и проходных дворах.

На перекрестках горели костры, грелись вооруженные солдаты и красногвардейцы. С удивлением смотрели они на нестройные ряды хорошо одетых людей, на их бледные лица.