Кэтлин Кент - Дочь колдуньи

Вдруг что-то блеснуло, и, обернувшись, я увидела капли росы на гигантской паутине. Они были похожи на бусинки, рассыпанные по шелковой пряже паука. Наверное, ушла уйма времени, чтобы сплести такой затейливый узор, но как я ни всматривалась, ткача так и не увидела. Водяные бусинки медленно и грациозно скатывались вниз по шелковым тропинкам паутины, застывали на мгновение в самой нижней части узора и падали на землю, исчезая навсегда. Словно песочные часы какого-то чародея отмеряли минуты и часы моей жизни. На короткий миг мне показалось, что я могу собрать капли в ладонь и остановить ход времени. Тогда я навсегда осталась бы в этом святилище, в бабушкином саду, скрывшись от всех бед. Мне не надо было бы день за днем делать работу, которую никогда не оживлял ни смех, ни быстрое объятие, следующее за произнесенным шепотом признанием. Мне на руку села оса, и я замерла в страхе, что она меня ужалит. Оса с бездушными черными глазками и подрагивающими усиками была и красива, и ужасна одновременно, и я вдруг поняла, что бабушкин сад — это часть жизни, а от жизни не скроешься.

До меня донесся топот копыт с Бостонского тракта, но из-за высоких кукурузных стеблей всадника не было видно. Я поспешила назад к дому, с полным фартуком кабачков. Во дворе я увидела дядю верхом на Буцефале и сбросила кабачки на землю, чтобы ему помахать. Он смотрел из-под руки на поля, защищая глаза от солнца. Губы были сжаты, а уголки рта опущены, будто он проглотил что-то горькое. Но, увидев меня, он радостно улыбнулся и крикнул:

— Ага, вот и моя вторая двойняшка.

Я крепко сжала его руку и повела в дом как пленника, доставшегося мне в качестве трофея. Мать чистила кукурузу и быстро встала с места, шурша складками своей шелковой желто-зеленой юбки. Она не любила сюрпризов, особенно когда была занята работой.

— Что привело тебя в Андовер, брат? — нахмурившись, спросила она.

— Сестрица, путь был долог, а день жарок, — с улыбкой ответил дядя. — Дала бы ты мне холодной воды напиться. — Когда мать отвернулась, чтобы взять кружку, он мне подмигнул, потом жадно выпил и сказал: — Вижу, в материнском доме вы процветаете. А как насчет вашего дома в Биллерике?

— Тебе, брат, это должно быть лучше известно. Скорее всего, ты там только что побывал. Как видишь, мы здесь, в Андовере, без дела не сидим.

Они молча, со значением друг на друга посмотрели, после чего дядя сменил тактику, как корабль меняет курс при шквалистом ветре:

— Мэри шлет горячий привет и надеется, что в скором времени приедет… когда станет чуть попрохладнее.

— Жара еще может продержаться, а сестре я всегда рада. Но мне сдается, она будет последней из вашей семьи, кто нас навестит.

Дядя покачал головой и сказал:

— Боюсь, сын, когда был здесь, не оправдал моих надежд. Я рассчитывал, что нам удастся установить более теплые семейные отношения.

Мать хмыкнула. Она стояла у стола, скрестив руки на груди, и молчала.

— Я надеялся, — осторожно продолжил он, — что нам удастся прийти к… соглашению. Может быть, о какой-то компенсации относительно материнского наследства. Ферма должна была достаться Мэри, а через нее Аллену.

— Все изменилось. На смертном одре моя мать поручила нам заботиться о ее земле. И о доме тоже.

— Допустим, но, как врач, я знаю, что воспаление мозга может вызвать бред. Вероятно, твоя мать была не в своем уме, когда отдавала такие распоряжения. Или ее желания были неправильно… истолкованы. — Последнее слово он произнес без упора, но все равно оно возымело действие.

Мать опустила руки, и на ее лице появилось выражение как у выдры, готовой броситься на форель.

— Примечательно, что ты вспомнил о своей профессии. Твои умения пригодились бы в те две недели, что я провела, ухаживая за матерью. Утирая гной, сочившийся из ее ран, и меняя простыни всякий раз, когда у нее случался кровавый понос. По правде сказать, меня удивляет, что в Биллерике не было слышно, как она кричала.

— Сара, — вдруг сказал дядя, обернувшись ко мне, — я там привез тебе кое-что от Маргарет. Поищи у меня в седельной сумке.

Я выбежала во двор и поднесла руку к носу Буцефала, чтобы он узнал меня по запаху. В сумке я нашла маленький квадратик муслина. На нем аккуратно были вышиты ровные ряды букв, окруженные красочной каймой. Я поднесла материю к лицу и вдохнула запах Маргарет. Она держала в руках этот муслин, может быть, всего несколько часов назад. Я внимательно читала буквы, которые сложились в строку из Книги притчей Соломоновых: «Друг любит во всякое время». Конечно, она не закончила стих, который в полном виде гласил: «Друг любит во всякое время и, как брат, явится во время несчастия». Мне вспомнилось мрачное лицо Аллена, а с ним запах горящей пшеницы. Я села на крыльцо, спрятав подарок Маргарет за корсаж платья, и прислушалась к приглушенным голосам, доносившимся из дому. Слов было не разобрать, но я почувствовала всю их резкость и значительность. Умиротворяющий дядин голос противостоял более напряженному тону матери. Дядя действовал, как гончар, который пытается остудить раскаленную массу из песка и поташа, чтобы превратить ее в сосуд, пригодный для использования. Но иногда даже при самом осторожном обращении раскаленный сосуд может треснуть. Я сидела, зажав уши руками, в ожидании, что вот-вот раздастся звон битого стекла.

С поля вернулся отец, неся на плече большой топор. Он заготавливал дрова, и его рубашка насквозь промокла от пота, а влажные волосы прилипли к шее. Увидев дядиного коня, он поспешил к дому. Отец взглянул на меня, но не остановился, чтобы, как обычно, прислонить топор к дверному косяку. Когда он проходил в дом, топор задел за косяк, оставив глубокую зарубку. Не успел отец пробыть в доме и нескольких секунд, как голоса оборвались. Вскоре из дверей поспешно выскочил дядя и чуть не упал, наткнувшись на меня.

Я побежала за ним, крича:

— Дядя, пожалуйста, подожди! Дядя, пожалуйста, не уходи!

Но он не обернулся и ничего не ответил. У меня не было времени, чтобы приготовить подарок для Маргарет. Что она подумает обо мне, когда отец вернется с пустыми руками? Я не занималась рукоделием, как обещала, потому что иголку, которую она дала мне, украла Мерси, а без иголки ничего не вышьешь. Единственная иголка, которой я могла пользоваться, была очень грубой, сделанной из кости, чтобы чинить шерстяные вещи. Дядя оседлал Буцефала и резко дернул поводья. Я бежала рядом со стременем и все кричала:

— Скажи Маргарет… Скажи Маргарет… — Но вскоре я уже не могла за ним угнаться и тогда схватилась за стремя и закричала: — Я не такая, как моя мать… Я не такая!

Я смотрела ему вслед, пока меня не позвала мать, но так как я не спешила на зов, она появилась на пороге, предостерегающе нахмурив брови и наморщив лоб. Войдя в кухню, я увидела на столе отцовский топор. Острым краем топорище было повернуто туда, где только что стоял мой дядя.