Борис Тумасов - Лжедмитрий II: Исторический роман

— С чем пожаловал, князь Иван? Сказывай, чать, мы не чужие.

Воротынский замялся. Василий жалобно улыбнулся:

— По всему видать, не с радостью.

— Да уж как есть. Людством послан и боярами. Приговорили, как тебе жить дале.

И протянул Шуйскому свернутый в трубку лист. Василий развернул, пригладил пятерней. Читал медленно, и лик его, желтый словно пергамент, перекосило от гнева.

— Отречения ждете? Не желаю, не будет! Слышь, князь Иван? В Нижний Новгород услать вознамерились, а меня спросили? Уходи, князь Иван. Я давно к тебе приглядываюсь, ловил в твоих очах ненависть к себе, а почто? Завидовал ты роду нашему. Мнил, я тебе обиды чинил, ан нет. Передай боярам, добром не отрекусь, ежели и с патриархом придете.

— Гордыней обуян ты, Василий Иванович, все государем себя мнишь. А кто ты есть ныне? Князь опальный, и кем еще завтра пробудишься, не ведаешь.

Ушел, задрав бороду.

Шуйский плюнул ему вслед, свернул кукиш.

— На-кось, выкуси! Мните державы меня лишить? Не сломите!

Они ворвались утром следующего дня. Княжеский дом загудел множеством голосов, сотрясался от топота, хлопали двери, бряцало оружие. Разбрелись по палатам, выкрикивали глумливо:

— Где ты, государь, почто хоронишься от люди своя?

Выволокли Шуйского в сени, разорвали ворот легкого кафтана:

— Окажи честь, царь-батюшка!

И хохотали, потешаясь. Из сеней в большую горницу втащили, где уже дожидались Ляпунов, Засекин, князь Туренин, чудовские монахи и священники. Все было готово к обряду пострижения.

Шуйский рванулся, заорал:

— Нет, не согласен в монахи николи!

Но дюжие стрельцы держали крепко, приговаривали:

— Смирись, князек, не ты первый, не ты последний.

— Насилие вершите, не поко-орю-юсь!

— Вре-ешь, покоришься! Эка невидаль. Отцарствовал, ноне отправляйся грехи замаливать, — рассмеялся Ляпунов.

— Ой, Захар, я ль вас, Ляпуновых, не честил? Кто вас в думные возвел? Истинно, благодеяние наказуемо!

Захар прищурился:

— Не припомнишь ли, почто нам милость оказал? Не мы ль, Ляпуновы, тебя, Василий, от Болотникова спасли? Ты же Русь на страдания обрек, отныне и молись во спасение ее.

Шуйский заплакал:

— Я казнил Гришку Отрепьева, и вы, бояре и дворяне, в любви мне клялись. Добра я вам желал, но вы злодеям уподобились!

— Сколь раз ты клятву рушил, князь Василий? — Ляпунов смотрел на Шуйского с насмешкой. — То ты Отрепьева царевичем Дмитрием именовал, то самозванцем. А Болотникова не ты ли клялся не казнить, миловать, а вскорости велел смерти предать?

— В клятвопреступлении уличаешь? Не отрину. На то меня судьба толкала! А что над Ивашкой Болотниковым расправу учинил, так вас, бояре и дворяне, оберегая. Ну коли он, холоп, разбойник, на свободу вырвался, сколь ваших голов покатилось бы?

Князь Засекин махнул чудовскому протоиерею:

— Приступай!

Стрельцы поставили Шуйского на колени. Василий закричал, пытался подняться, но стрельцы давили ему на плечи.

— Видит Бог, неправду чините! Нет! Нет!

Протоиерей молитву прервал, посмотрел вопросительно на Ляпунова. Тот с яростью замахнулся на Шуйского, но князь Туренин перехватил руку, встал за спиной Василия, кивнул протоиерею:

— Продолжай, отче.

И вместо молчавшего Шуйского принялся произносить за него обет монашества…

А на женской половине совершали пострижение царицы. Она рыдала и, вконец обессиленная, смирилась…

Шуйских развели по разным монастырям: Василия в Чудов, Марию в Ивановский, что в Белом городе Москвы…

С того дня началось правление на Руси семи именитых бояр — семибоярщина.

В Благовещенском соборе воскресную службу правил патриарх. Прихожан не то что много, но и не мало. От мятежа еще не опамятовались. У самого алтаря бояре сбились кучно, держатся семьями: Мстиславские, Голицыны, Воротынские, Романовы…

Гермоген о здравии царя Василия возгласил, помазанника Божьего, а хор подхватил. Прихожане поклоны отбивают, на патриарха поглядывают удивленно. Бояре зашушукались, а патриарх Василия государем российским величает, над коим насилие свершили.

Переглянулись Мстиславский с Воротынским, а после службы отправились к Гермогену — взывать к его разуму.

Упрятали Шуйского в монастырь, а волнения продолжались. Собирался люд на Торговой площади, шумели, спорили:

— Как Москве без царя?

— Святу месту пусту не бывать!

Захар Ляпунов бахвалился:

— Мы Русь спасли!

Ему вторили:

— Прогнали Шуйского, ноне быть государству в мире и покое.

— Какой покой? Аль есть тело без головы?

— А и верно!

Купец в темной однорядке заметил с ухмылкой:

— Разве семибоярщина не голова? Аж сразу семь!

— И все за Владислава ратуют, — добавил Ляпунов. И выкрикнул в толпу: — Не целовать крест ни королевичу, ни Жигмунду, ни самозванцу!

— Захар, ась Захар Петров, а как быть, коли гусары Жигмунда на Смоленской дороге гарцуют, а казаки самозванца на Коломенской? Выбирай из двух зол.

— Не промахнись, гадая.

Толпа загудела в поддержку Ляпунова:

— Ни королевича, ни самозванца!

Захар кивнул:

— Отписать по городам, дабы всей Россией на недруга ополчались, да миром, на Земском соборе, избрать государя российского.

Тут голицынская дворня взвопила:

— Князя Василия Васильевича на царство!

— Эй, подговоренные, небось Голицын вас зельем опоил? Чем ваш князь Шуйского лучше?

— Не галдите. Собору решать.

Из толпы дворян выкрикнули:

— Захар, отпиши Прокопу, пускай в Москву поспешает, неча ему в Рязани порты протирать!

— Говорят, Прокоп царю Дмитрию крест целовал?

— Враки, — возмутился Захар.

Но тут мужичонка в рваной рубахе, заложив пальцы в рот, залился свистом. Площадь замерла от неожиданности, а второй мужик, высокий, тощий, скинув войлочный колпак, заорал:

— Лю-юди! Чать, не запамятовали, как Ляпуновы от Болотникова к Шуйскому переметнулись?

— Хватайте воров! — подал голос стрелецкий десятник.

К мужикам дворяне и стрельцы кинулись, но толпа сомкнулась плотно:

— Правда очи колет?

Разозлился Захар и, окруженный дворянами, покинул площадь. Ушли и стрельцы. К сумеркам опустела Торговая площадь.

Мстиславский с Шереметевым и Воротынским вступили в патриаршие покои. В сенях их встретил монах-черноризец, поклонился. Остановились бояре, подождали, когда Гермоген выйдет. Он появился вскорости в сером подряснике, с непокрытой головой. Подал монаху знак, и тот удалился.

Вслед за патриархом князья прошли в переднюю горницу. Мстиславский склонил голову:

— Благослови, владыка.

— На что благословение просишь? Не на разбой ли? К чему заявились вы, поправшие устои Божьи?

— В чем зришь вины наши? — нахмурился Воротынский.

— Не ведаешь? Не вы ль, бояре, крамольничали, государя законного с престола свергли, власть на себя приняли? Молчите? А кто, как не ты, князь Иван, по-родственному царя Василия уговаривал от трона отречься?