Карен Харпер - Королева

Два месяца спустя весь Лондон снова приветствовал новую королеву: наша кавалькада проследовала в Тауэр, откуда завтра по традиции начнется торжественная процессия по случаю коронации Елизаветы в Вестминстерском аббатстве. Мы с Джоном переглянулись, проезжая через ворота Тауэра, откуда вышли на свободу после своего заточения, в тот день, когда познакомились с Сесилом. Я вспомнила события более ранние, когда была здесь с королевой Анной перед ее коронацией, уже четверть века тому назад. Я молилась о том, чтобы Елизавета не испытывала никакого страха — ну и глупа же я была! С ее губ не сходила улыбка, она махала своим подданным рукой, восседая на белоснежном скакуне, которого выбрал для нее Роберт Дадли.

Но вот Лондон остался позади, ворота Тауэра затворились, мы все спешились, и я заметила, как Елизавета замерла и окинула взглядом лужайку, Тауэр-Грин, где прежде стоял эшафот. Я посмотрела на дворец, перестроенный Генрихом для коронации ее матери, а потом служивший тюрьмой и для Анны, и для самой Елизаветы. Наконец новая королева вошла во дворец, и я, быстро поцеловавшись с Джоном, поспешила за ней, а он остался с Робертом — проверить, всех ли лошадей увели на конюшни и хорошо ли их там устроили.

Был четырнадцатый день января месяца года 1559-го. За два месяца до этого, по прибытии в Лондон, мы сперва расположились в огромном Сомерсет-хаусе, ожидая, пока приготовят дворец Уайтхолл. Оттуда вывезли мебель королевы Марии, покои проветрили, почистили все туалетные комнаты и замазали многочисленные глазки в стенах, спрятанные под шпалерами. Елизавета, впрочем, велела рабочим не трогать потайные лестницы и переходы, устроенные ее отцом в Уайтхолле и Гемптон-корте.

На Рождество мы перебрались в сильно изменившийся Уайтхолл. Елизавета призналась мне, что ей не терпится побывать во всех своих многочисленных дворцах и поместьях. А мы с Джоном очень грустили по Хэтфилду и Энфилд-хаусу, таким уютным и милым. Да простит нам Господь Бог, но мы с Джоном охотно отказались бы от всех щедро пожалованных нам ее величеством поместий, променяв их на один только Энфилд.

В тот зимний день мы разместились в Тауэре, а когда приблизился вечер, Елизавета обратилась ко мне:

— Я хочу помолиться в здешней церкви Святого Петра-в-оковах. Я велела позвать Джона и Робина, пусть они пойдут вместе с нами.

— Слушаюсь, ваше величество, — ответила я и отправилась за плащами.

Елизавета явно не собиралась никого больше брать с собой, поэтому я сказала фрейлинам (среди них только что появилась Мария Сидней, сестра Робина, к которой Елизавета весьма благоволила), что они пока свободны. Девушки вздохнули с облегчением и вернулись к болтовне и жареным каштанам, сев тесным кружком ближе к огню, который время от времени издавал шипение — через дымоход в него залетал снег.

Я заново оценила Роберта Дадли, Робина, когда он вместе с Джоном ожидал королеву у дверей дворца, выходивших на главную лужайку Тауэра. (Между прочим, когда за два месяца до этого мы остановились в Тауэре на ночь, Елизавета призвала к себе сэра Джона Бедингфилда, коменданта, который был в свое время ее тюремщиком. Она похвалила его за то, что он отменно выполнял свой долг и держал ее под неусыпным наблюдением, когда она была здесь узницей, после чего сразу же отстранила его от должности.)

Роберт Дадли был почти ровесником Елизаветы; я слышала, как некоторые называют его за глаза цыганом — кожа была у него более смуглой, чем обычно бывает у англичан. Позднее досужие сплетники утверждали, что эта кличка ему подходит, ибо он околдовал королеву. Одетый всегда по последней моде, с выдумкой, Роберт Дадли отличался красивыми чертами лица, окаймленного аккуратно подстриженной рыжевато-каштановой бородкой; тяжелые веки слегка прикрывали глаза, придавая ему особое очарование. Насколько я понимаю, многие дамы находили его неотразимым. Но взгляд его темно-карих глаз был неизменно прикован к Елизавете, Я решила сразу же после коронации напомнить ей о том, что королевский венец не в силах защитить ее репутацию, если она станет появляться повсюду вдвоем с женатым мужчиной. Если мне не удастся убедить принцессу, Джон обещал сказать ей это сам.

Роберт Дадли умел не только превосходно скакать верхом и сражаться на рыцарских турнирах. Он был остроумен и образован, искусен в теннисе, стрельбе из лука и танцах (как нравилось Елизавете с ним танцевать!), что позволяло ему хвастать своими красивыми мускулистыми ногами. Да-да, в свои пятьдесят два года я еще вполне способна была понять, что испытывает Елизавета, находясь рядом с ним. Мы с моим Джоном до сих пор горели в объятиях друг друга, обожали друг друга, и я хорошо помнила былые дни — добрые и дурные, — когда красавец мужчина мог вскружить мне голову. А от Роберта — как и от Джона, и от Тома Сеймура, чтоб ему неладно, — исходили волны мужественной привлекательности.

Елизавета, однако, стала теперь королевой; ей пришлось многие годы потратить на то, чтобы восстановить свою репутацию, сильно пошатнувшуюся после приключений с Сеймуром, которые едва не погубили нас обеих. Из этого я заключала, что скоро она придет в себя. Но ее новые придворные — включая Сесила, который не доверял Роберту, — удивленно поднимали брови, наблюдая за тем, как их молодая незамужняя королева игриво улыбается сыну предателя, а тот до сих пор держит свою жену в деревне.

Но сейчас мы вчетвером шли в церковь, и у меня даже голова закружилась, когда королевские телохранители поспешно распахнули перед Елизаветой двери дворца — те двери, которые мы, бывало, не без труда открывали сами, а бывало, их и закрывали перед нами или запирали, чтобы мы не могли выйти наружу. Сейчас Елизавета спешила — наверное, хотела исполнить намерение побывать на могиле матери. Мне пришлось поднапрячься, чтобы не отстать от нее.

За дверью на нас набросился холодный ветер с реки, словно хотел заставить повернуть назад. Я шла сразу за королевой, а позади нас — Джон и Роберт. Снег летел в лицо, заставляя щуриться, а одежды развевались на зимнем ветру. Изо рта вылетали клубы пара. Мы молча подошли к маленькому приземистому строению — церкви Святого Петра-в-оковах. «Как же удачно, — подумала я в который раз, — выбрано имя для тюремной церкви!»

Джон поспешил вперед и распахнул створки тяжелых двойных дверей. Хмурый зимний день давал немного света, струившегося из окон. На каменные плиты пола и голый алтарь с каменным распятием падали бледные тени. Несколько статуй рыцарей и их дам, застывших в вечной молитве, смотрели в небеса с надгробий. Мы двинулись по короткому боковому нефу. Елизавета остановилась и сказала, не глядя на нас: