Казимеж Тетмайер - Легенда Татр

— Все, что знаешь! Да не ври! Я правду все равно узнаю.

И Собек слегка надавил нож.

— Ты в самом деле торговец?

— Нет, — дрожа, прошептал Томек.

— Так кто же ты?

— Слуга…

— Чей?

Томек заколебался, но Собек снова надавил нож.

— Пана Сенявского, — прошептал Томек.

— Видишь? — обратился Собек к Марине. — Ну, так что тебе известно?

— Я слуга, мне велено было…

— Ладно. Говори все, что знаешь!

— Пан мой хочет украсть вашу сестру…

— Хорошо. Что еще?

— Вместе с дочерью воеводы Гербурта, которая живет у вас…

— Он знает, что она здесь?

— Знает.

— Откуда?

— Я ее узнал.

— А зачем ты к нам опять пришел?

Томек молчал.

Собек надавил нож.

— Говори!

— Две тысячи людей Сенявского на конях стоят в лесу под Обидовой. Будто бы для того, чтобы наказать крестьян за бунт.

— А на самом деле для чего?

— Чтобы напасть на вас.

— И пан с ними? — спросила Марина.

— Пан сидит в Заборне, в корчме. С ним несколько десятков казаков.

— Когда хотят напасть?

— Как только я донесу, что Марина и панна Беата дома.

— Хорошо. Еще что? — спросил Собек.

— Больше ничего не знаю.

— Что пан Сенявский хочет сделать с Мариной?

— Не знаю. Что знал, то сказал. Только вы меня не выдавайте! На кол посадят!

— Будь спокоен!

И Собек вонзил нож, который держал над сердцем Томека, по самую рукоять. Потом вытащил изо рта трупа язык, отрезал его и, спустив с убитого штаны, засунул ему язык в зад. Так делать учил древний обычай, чтобы сохранить тайну.

— Теперь уж не расскажет, что с ним случилось, — сказал он.

После этого они с Мариной отнесли мертвеца в дальний конец подземелья и завалили вход тяжелыми камнями.

Собек сел под елью и мрачно понурил голову.

— Теперь нам конец, — с горечью заговорил он, — Против такой силы ничего не сделаешь. Не защитишься, не убежишь, не спрячешься. В Венгрию убежим — за деньги нас и оттуда достанут. Уйдем в горы, охотой жить, — оттуда выгонит нас зима. А дом сожгут, скотину, овец заберут, постройки снесут — и будем мы нищими. Да и как от бабки уйти, как ее одну оставить? Уж я ничего не знаю… Против двадцати, против двухсот человек теперь, когда все мужики дома, помогли бы и наши чупаги… Но против двух тысяч!.. Погибнет наш род. Потому что пока я жив, ни тебя, ни панны Беаты он не возьмет. Но что же потом?

— Надо завтра созвать Топоров: Железного, Лесного, Мурского, — сказала Марина.

— Ну и что? Зачем их созывать? — возразил Собек, — Что они могут посоветовать? Надо бы на десять миль вокруг всех мужиков созвать, — да и то против такой силы ничего не сделаешь. Две тысячи солдат!.. Разве что Валилес и Ломискала из могил бы встали, — тогда бы мы своего добились.

Собек поднялся, и они в молчании пошли к дому.

Там Собек ушел спать в курную избу, потому что до утра было еще далеко, а Марина вошла в чистую горницу, где спали они с Беатой.

— Это ты, Маринка? — спросила проснувшаяся Беата.

— Я.

— Уходила? Где это ты была?

— Несчастье, — сказала Марина, садясь на постели. — Торговец, который здесь был, — переодетый слуга пана Сенявского; две тысячи солдат пана Сенявского стоят в двух милях отсюда, в лесу под Обидовой, а сам он в Заборне в корчме. Хотят увести тебя и меня.

— Они обо мне знают? — крикнула пораженная Беата.

— Знают. Этот слуга узнал тебя. Он тебя где-то видел.

— Тот, что здесь спит?

— Он здесь не спит.

— Да ведь твой брат оставил его ночевать?

— Его здесь больше нет.

— Как? Ушел? К Сенявскому?

— Он уже не пойдет никуда.

— Почему?

— Да так… Надо придумать, что делать.

— Бежать!

— Э! Куда? С гор нас скоро зима в долину погонит. А дом?.. А бабка?..

— Я убегу…

— Тебя поймают. Две тысячи солдат!

— О боже, боже! — в отчаянии простонала Беата. — Либо отец велит заживо похоронить меня в монастыре, либо мне поневоле придется идти замуж за этого подлеца!.. Лучше смерть, чем все это! Сырая монастырская келья, власяница, плеть и неволя так же страшны мне, как ложе этого негодяя, этого притеснителя и убийцы моего Льва! Что делать? Что делать? Несчастная я сирота… Я думала остаться у вас до конца жизни, хотя бы вы заставили меня вилами выгребать навоз из-под коров, мыть полы в избах, хотя бы давали мне есть вместе с последней батрачкой… Но и над вашей головой висит меч…

Она заплакала и в слезах стала рассказывать, как ее отец, когда пожар на хуторе был потушен и бунтовщики рассеяны, отвез ее в Сончский монастырь на покаяние, как мучили ее там монахини, как морили голодом, будили среди ночи, раздевали донага и били плетьми, как-то странно покрикивая, как терзали бесстыдными речами, издеваясь над ее любовью, и с какой радостью донесли ей об осуждении пана Костки. О, этой жестокости вынести она не могла!

Об ее мечтах выйти замуж за Костку и о коле, на который скоро его посадят, настоятельница сказала ей такие гадкие и бесстыдные слова, что какую-то невероятную силу почувствовала в себе Беата, по простыням спустилась со второго этажа и убежала.

А когда ночью оторвалась она от трупа Костки, сидевшего на колу, — она пошла в ту сторону, куда был направлен его последний взгляд, — к Татрам. И шла, шла через леса, питаясь ягодами, не обращая внимания на диких зверей, не чувствуя ни холода, ни зноя, неутомимая, словно вели ее эти глаза. Не зная, куда идет и зачем, она шла, не колеблясь, все прямо, не разбирая дороги, и только когда застигла ее метель, она заплуталась и упала в зарослях, ожидая гибели.

Как жалела она тогда, что не бросилась в темное озеро, над которым проходила, чтобы навеки уснуть в его глубине!

Ах! И теперь она об этом жалеет, жалеет, жалеет!..

Марина стала гладить ее по голове, а она все плакала.

«Из-за тебя»… Таковы были последние слова пана Костки. Гордость ее привела его к казни. Если бы она не оттолкнула его, как отец, как княгиня, ее тетка, как Сенявский, сын воеводы, он не убежал бы из замка Гербуртов в горе, отчаянии и гневе, не замешался бы в крестьянский бунт и не случилось бы это страшное несчастье… Все из-за нее… Она должна была родить ему детей, а родила — смерть.

— Пан Костка хотел спасти мужиков, — сказала Марина. Она не видела в темноте, с каким недоумением остановились на ней глаза Беаты.

И Беата продолжала плакать и прижималась к Марине, целуя ее руки, обнимая колени, умоляя, чтобы Марина с братом защитили ее, чтобы не выдавали ее ни в руки Сенявского, ни в руки отца. Обещала наградить их щедро, когда после смерти отца унаследует его богатства, и укрывалась в объятиях Марины.

Открылась дверь, и Собек спросил:

— Не спите?

— Нет, — ответила Марина. — А ты, брат?

— Не могу заснуть, пока что-нибудь не решится. Пожалуй, придется всем Топорам уходить отсюда куда глаза глядят. У одного пана Сенявского, слышал я, больше войска, чем у нас здесь мужиков в тридцати деревнях. Уйдем, как ушли зегльчане всей деревней с войтом в Венгрию от тиранства своего пана.