Гонсало Гуарч - Армянское древо

Тогда состоялось чрезвычайное заседание Комитета. Первой скрипкой там был Талаат. Он говорил не об армянах, а о «внутреннем враге», о необходимости создать крепкую турецкую нацию, свободную от заражения ее чужеродными элементами. Наступил удобный момент, чтобы освободить страну от предателей, нелояльных людей и сепаратистов. На совещании было принято оптимальное решение: немедленно депортировать из страны все армянское население.

Комитет создал исполнительный подкомитет: Талаат, доктор Назим, руководитель служб безопасности Джанболат и полковник Сейфи, которому поручалось координировать операцию в армии.

Несколько месяцев назад были призваны в армию мужчины в возрасте от двадцати до сорока пяти лет, в том числе армяне. Призыв проходил под общим наблюдением со стороны немецких офицеров Генерального штаба.

Потом наступил момент реализовывать эти планы. Меморандум от 27 мая 1915 года разрешал депортацию всех лиц, подозреваемых в шпионаже, предательстве или в силу военной целесообразности.

За одну ночь в Константинополе были арестованы тысячи армян, захваченных на своих рабочих местах, в местах проживания и на улицах. Я энергично протестовал, потому что Атом Бедросян не появился в офисе, а мне надо было срочно закончить работу, которую надо было передать немецким советникам. Он был совершенно необходим для реализации этого проекта.

Я поехал в штаб пехоты. Там ничего не знали. Побывал в тюрьмах и в местах временного заключения. Там находились одни армяне, но Бедросяна там не было. Он как будто сквозь землю провалился.

Весьма обеспокоенный, я вернулся в офис. Для меня это означало большие осложнения. Там я встретил чертежника Апочяна, тоже армянина. Он был крайне расстроен — боялся за свою семью, за своих друзей и уже не мог держать себя в руках.

Потом он вошел ко мне в кабинет. Он плакал навзрыд. Я попытался успокоить его, но он не мог выговорить ни слова. В конце концов он пересилил себя и сказал, что Бедросяна нашли. Что-либо добавить к этому он был не в силах.

Моя радость длилась недолго. Я пошел с ним и с тремя высокопоставленными чиновниками в то место, где предположительно содержался Бедросян. Мы все были очень озабочены и шли молча. Все это было несправедливо, я, по крайней мере, считал, что все армяне, работавшие у меня, были прекрасными профессионалами и разумными людьми.

Мы снова вернулись в штаб пехоты. По дороге я сказал, что там мы ничего не найдем, потому что мне уже сказали, что ничего не знают. Тогда один из моих армянских спутников, а именно тот, кто вроде бы знал, что Бедросяна нашли, сделал мне знак. Они были не внутри помещения, а снаружи.

Мы обошли все здание. Снаружи его было много луж, а место казалось заброшенным. Мы дошли до старого склада. До нас доносилось жужжание тысяч ос. Там на земле лежали в полном беспорядке тела, изрешеченные пулями; некоторые из них были полураздеты, с ужасными ранами, словно кто-то жестоко пытал их.

Я не стыжусь признаться, что меня вырвало. Я никогда не мог представить себе, что нечто подобное может когда-то произойти. В это невозможно было поверить.

Когда я пришел в себя, мы вернулись в штаб. Меня увели оттуда силой, потому что я потерял контроль над собой и военные стали угрожать мне, хотя и знали, кто я.

Это был второй звонок. После этого меня сняли с должности руководителя железных дорог. Потом ответственный за военное снабжение Исмаил Хакир позвонил мне и предложил возглавить Багдадский проект. Это была больше чем любезность. Это был приказ без права отказаться. Они не желали больше видеть меня в Константинополе, но и не хотели упускать человека с моим опытом.

На этом закончились записки Мохаммед-паши. Я поднял голову и увидел, что Надя смотрит на меня. Я кивнул ей в знак согласия.

Мохаммед-паша был порядочным человеком. Как мне объяснила Надя, его мемуары были прерваны его смертью в 1915 году.

Огонь в камине угасал, и дождь прекратился. Я вдруг почувствовал усталость, и мы ушли спать.

Я лежал в комнате для гостей и думал об этом человеке Мухаммед-паше. Нет, не все турки были виновны в геноциде. Так же, как и с нацистами в Германии, это была лишь группа фанатов. Мы не можем винить всю нацию, хотя в свое время многие из них были в той или иной степени пособниками.

Армяне могут извинить, но не забыть.

Потом понемногу сон одолел меня, и, перед тем, как заснуть, я услышал голос муэдзина, созывавшего своих верующих.

Со дня нашего знакомства в Каире у меня сложились дружеские отношения с Дадхадом Нахудяном и его женой Элен Уорч. И хотя по крови он был армянином, он больше ощущал себя каирцем, поскольку родился в Каире и вся его юность прошла в этом городе. Что касается Элен, то это особый случай. Ее бабушки были армянками, а деды — чистокровными французами.

Элен знала много разных историй, потому что как Зварт Касабян, которую она считала своей бабушкой по отцовской линии, так и Ноэми Мозян — ее бабушка по матери, жили в последние годы Османской империи, в частности, в годы массовых убийств армян в 1915 и 1916 годах, и эти события затронули их напрямую.

Элен была открытым и гостеприимным человеком, и вместе с ней и с Дадхадом я провел немало холодных парижских зимних вечеров, рассуждая о нашей общей истории.

В 1963 году, еще до нашего знакомства, в Нью-Йорке, где Дадхад читал в местном университете лекции по современной истории, у них родился сын Арам. Они прожили там почти пятнадцать лет, и Арам превратился в типичного американского парня. Европа ему никогда не нравилась, и он остался в Соединенных Штатах, где продолжил учебу и начал работать.

Поначалу Дадхад Нахудян очень сдержанно говорил об истории своей семьи. Потом, когда проникся этой идеей, щедро поделился со мной всей имевшейся у него документацией.

Что до Элен, то она, так же как и Надя Халил, с которой я ее познакомил, с самого начала с энтузиазмом отнеслась к моему проекту и оказала мне всяческую помощь. Мне рассказывали, что этому помог счастливый случай…

Биографические заметки Луи де Вилье и Ноэми Мозян — дедушки и бабушки Элен по материнской линии — пропали во время одного из многочисленных переездов семьи с места на место и других перипетий жизни. Записки эти существовали — Анн де Вилье, мать Элен, в ранней юности видела их. Элен всю свою жизнь хотела узнать, где они могли бы находиться.

Элен натолкнулась на них в загородном доме семьи Вилье в Фонтен-Ле-Комте в Ванде.

Произошло это чисто случайно. Вернувшись из Соединенных Штатов в 1982 году, они подумывали о том, чтобы продать это имение и купить себе жилье в центре Парижа. Кроме того, дом в Фонтенэ дряхлел, а часть кровли в левом крыле дома была готова вот-вот обрушиться. Чтобы привести дом в порядок, требовались немалые средства, но деньги нужны были им для покупки большой квартиры размером в этаж в районе Сен-Жермен. Объявился покупатель, промышленник из Ниорта, которому очень приглянулся загородный дом, и они договорились о его продаже.