Гонсало Гуарч - Армянское древо

За день до дня продажи дома Дадхад и Элен последний раз заехали в этот загородный дом. Они считали, что им очень повезло, потому что старый дом разваливался на глазах, а у них не было ни малейшего желания жить в этом районе.

Они пообедали в придорожном ресторанчике, и, когда прибыли на место, начался сильный дождь. Им ничего не оставалось как переждать бурю в доме, тем более, что до своей машины им пришлось бы идти метров триста. Дадхад стал еще раз обходить пустые и пыльные помещения, вдруг кусок пола ушел у него из-под ног, и он провалился почти по колено. Ценой больших усилий он в конце концов с помощью Элен выбрался из западни.

Тогда он обнаружил, что потерял там ботинок. Элен нагнулась возле дыры, нашла ботинок и обнаружила там небольшой сверток.

Оба были страшно удивлены. Раскрыв пакет, они нашли там тетрадь с обложкой из обшитого серым шелком картона. Текст в тетради был написан трудночитаемым почерком, в котором Элен признала руку своего деда Луи де Вилье. Внутри тетради были плотные листы бумаги, исписанные его супругой Ноэми Мозян.

Вернувшись в гостиницу, они в большом волнении от своей находки расшифровали рукопись. В ней рассказывалось, как все началось и как они впервые встретились.

Ввиду того, что произошло, они перенесли сделку на несколько дней. Они перевернули весь дом и даже подняли полы. Похоже, что там ничего больше не было. На следующей неделе эта недвижимость была продана.

Через несколько месяцев, когда супруги уже переехали в новый дом, я заехал к ним. На моем автоответчике я нашел их звонок. При встрече они тепло обняли меня и показали мне свою находку.

Не скрою, я был взволнован и очень рад находке. Судьба вновь сжалилась надо мной — я держал в руках историю двух человек, которым пришлось пережить острый период, изменивший армянский мир.

Представлюсь. Меня зовут Луи де Вилье. Я родился в Париже в 1866 году недалеко от Вандомской площади. Мои родители были аристократами, доходы которых резко падали, хотя они еще оставались на плаву.

От матери я унаследовал излишне белую кожу, синие глаза, из-за которых мне приходилось моргать на ярком солнце, и ее любовь к чтению. Очень скоро мне захотелось попутешествовать, узнать мир, и так я стал дипломатом.

Моим первым назначением был Константинополь. Туда я приехал в августе 1881 года на должность второго секретаря посольства.

В Константинополь стоило поехать. К тому времени он уже был конечной станцией трассы «Восточного экспресса». Невероятное расстояние в три тысячи километров я проехал в этом поезде меньше чем за четыре дня. Мир быстро менялся, а мое роскошное купе, обитое шелком, долгие часы, проведенные в карточных играх, и великолепный ресторан заметно ускорили мое путешествие. Когда я ступил на станцию Сиркеси, мне показалось, что я переехал в другой мир.

Константинополь произвел на меня сильное впечатление. Это был странный гибрид средиземноморского города и арабского рынка. Помню, жара вынудила меня двигаться очень медленно, потому что дышать было нечем. Но когда дули ветры из Анатолии, было еще хуже — порывы ветра были сухими, как пергамин.

Несколько дней спустя приехал посол Поль Камбон — мужчина лет пятидесяти, он мне сразу понравился. В первый же день он захотел познакомиться сразу со всеми. Первый секретарь попросил разрешения уйти из-за недомогания, и посол меня спросил, где мы могли бы поужинать.

В то время у меня не было ни малейшего опыта в дипломатических делах, но у меня создалось впечатление, что с этим человеком мы прекрасно найдем общий язык.

Так и случилось. С того дня я стал его другом. Оба мы жили без семей и без своего дома, он — в помещениях, предназначенных для проживания на верхнем этаже здания посольства, а я — в близлежащем маленьком отеле — нечто среднее между французским пансионом и турецким типом гостиницы — каравасap. Хозяином гостиницы был бывший коммерсант из Лиона, решивший остаться в этом городе, а я со своей зарплатой не мог, конечно, претендовать на отель «Пера Палас».

С самого первого момента мы молчаливо согласились с тем, что, когда мы находимся вдвоем, мы будем на «ты», и называли себя просто Поль и Луи. Во всех других случаях мы были на «вы», и тем самым выполняли требования, установленные в посольствах.

У Поля Камбона был ясный и точный ум, и когда он проникся доверием ко мне, он объяснил мне свою позицию: он признался, что не разделяет точку зрения нашего министра иностранных дел Аното. Это удивило меня, потому что подразумевается, что посол — это должность, связанная с доверием. Улыбаясь, посол сказал, что политика — это нечто далекое от того, что называется доверием.

Султан Абдул-Гамид нуждался во Франции. В те годы мы были чем-то вроде финансистов. Государственный долг Оттоманской империи перед нашей страной вырос до астрономических размеров. Тем не менее высшее руководство страны занималось только тем, что открыто кокетничало с Германией и Австрией.

Поль Камбон был хорошо информированным человеком. Он прекрасно разбирался в процессах, происходящих в Турции, и рассказывал мне о своих взглядах на них.

Предыдущий султан подписал под давлением европейских держав декрет, согласно которому империя обновит свое законодательство и приблизит его к нормам юриспруденции в Европе. Это стало практически бикфордовым шнуром в руках самых консервативных и националистических слоев страны. Поэтому его преемник Абдул-Гамид Второй был вынужден отменить реформы и восстановить абсолютизм.

Тем не менее армия, ее самые молодые офицеры, решившие сначала создать ассоциацию под названием Движение младотурков, поставило перед собой задачу внедрить лучшее, что было в Европе, но, конечно, строго в рамках ислама.

Всего за два года до этого, в 1889 году, в Военно-медицинской академии образовалось тайное общество «Иттихад вэ Теракки», или «Комитет за единение и прогресс».

Поль Камбон рассказал мне об этом, оговорившись, что это его собственная точка зрения, и поэтому она может быть очень субъективной. Этот Комитет в конце концов свергнет султана — он в категоричной форме выражал идеи нашего соотечественника Леона Кауна. Согласно его теории, Туран — неопределенная точка в центре Азии, была местом появления тюркских народов, которым следовало бороться за гегемонию Турции в арабском мире.

Об армянах мне впервые рассказал Поль Камбон. Султан Абдул-Гамид был убежден, что армянские революционеры стали причиной всех зол империи и что из-за их насильственных акций провалились реформы Совета Танзимата. Поль Камбон сказал, что христианские армяне традиционно пользовались особым покровительством Франции и Англии, что сильно раздражало лично султана и приводило к тому, что во всех мечетях богословы метали громы и молнии против предателей империи — христиан, которых называли неверными псами, борющимися против ислама.