Владислав Бахревский - Василий Шуйский

Поманили и Федора-Агия прежние его товарищи — скакать, как встарь, имея у седла башку собаки да метлу.

Князь Шуйский выслушал своего дворянина и, бледнея, — ведь приходилось говорить прямо — распорядился:

— Федор! Нельзя нам опоздать! Рассылай дворню по всем московским папертям. Пусть нищие придут на мой двор ради братской трапезы, ради молитвы по царю Ивану Васильевичу. Всем, кто явится, сказывать: Бельский замыслил отравить государя Федора Ивановича, всех его родовитых бояр. Первым будет умерщвлен Никита Романович, дядя великого государя, родной брат царицы-ангела Анастасии Романовны. — Вдруг обнял Агия. — Сделается по-нашему — награжу тебя поместьями.

Федор Старой поклонился князю, призадумался:

— Не прибавить ли к сказанному тобой: Бельский-де царя Ивана Васильевича в могилу отравой свел, а на престол царский возвести задумал друга своего — Бориса Годунова?

Шуйский внутри похолодел: он думал об этом. Сказал беззаботно:

— Что ж, пусть и так говорят.

Федор-Агий усмехнулся: насквозь видел князя-умника, — предложил:

— Слухи слухами, но делу заводчики нужны. Есть у меня на примете крикливые рукастые ребята.

— Кто?

— Дворяне-голодранцы, братья Ляпуновы.

— Чьи они?

— Ивану Васильевичу хорошо служили. Не здешние, рязанцы.

— Оно и к лучшему, что не здешние. Денег ты им дашь, но обо мне пусть лучше не знают.

Умышлять не страшно, страшно видеть содеянное твоим умыслом.

Пожар гнева охватил Москву так яростно, так нежданно быстро, — князь Василий Иванович даже занемог. Приснилось: пришел к его постели Грозный, чернее черного, раздвинул когтями ребра на груди, стал головой втискиваться вовнутрь.

Спасибо, Василиса в ту ночь спала в княжеской постели. Разбудила, не позволила совершиться черному делу.

Во сне не свершилось, а наяву вышло хуже некуда. Молва о злодействе Богдана Бельского была разнесена нищими по городу за день. Бельский испугался, приказал закрыть кремлевские ворота, и тогда показали себя братья Ляпуновы.

Спасая царя Федора Ивановича, честных его бояр, увлекли за собою тысячные толпы, подступили к Спасским воротам. Смельчаки принесли бревно, принялись ворота ломать. С кремлевской стены дали залп из ружей, из затинных пищалей, побили людей, поранили.

Ляпуновы в ответ развернули пушки, стоявшие на скате, ахнули по воротам.

Слаб на расправу оказался старый опричник Богдан Яковлевич. Прибежал прятаться к царице Ирине. А вот товарищ его Борис Федорович не дрогнул. Послал к народу бояр князя Ивана Федоровича Мстиславского, Никиту Романовича, дьяков Щелкановых, Андрея и Василия.

Боярам под ноги принесли убитых двадцать человек, привели раненых, кричали едино:

— Бельского!

— В чем его вина?! — удивились бояре.

— Богдан хочет извести царя и вас, бояр!

— Но вы же видите, мы в полном здравии. Государь Федор Иванович здоров, царица Ирина Федоровна здорова! — возразили громогласные Щелкановы.

— Бельского! — кричал народ. — Убьем его!

Однако прежнего напора уже не было, а из Кремля вышли доктора, принялись лечить раненых.

— Бельский будет взят под стражу и выслан из Москвы, — объявил Никита Романович.

— Да здравствует царь-государь со своими боярами! — ответил народ, соглашаясь с Никитой Романовичем.

Верно, в тот же день Богдан Яковлевич Бельский на самых скорых лошадях, под сильной охраной отправился в Нижний Новгород, но не в тюрьму — на воеводство.

В ту ночь князь Василий Иванович в великом смятении ходил к волхвовицам, коих увез из царского сада. Спросил, что впереди, ждать чего?

— Впереди у тебя, князь, долгая дорога, — ответили волхвовицы.

Венчание на царство государя Федора Иоанновича Земский собор назначил на последний день мая 1584 года.

В храмах в этот день поминают апостола Ерма да святого мученика Ермия. Еремей-распрягальник, говорят крестьяне. Конец пашне.

Князь Василий Иванович Шуйский, готовясь к великому действу, облачался во все самое дорогое, драгоценное, не желая быть меньше кого бы то ни было платьем, самоцветами.

Он уже нанизывал на персты кольца, ждал Михея с докладом: «Карета подана», как вдруг прибежал дворовый мальчик и с восторгом сообщил:

— Туча́ заходит!

«Туча́» не заходила — летела на вороных. Вдруг сделалось темно, окна задрожали от напора ветра, по слюдяным пластинам сыпануло песком, и в следующее уже мгновение мир Божий превратился в вихрь и хаос. Среди кромешной тьмы низвергались чудовищные громы, дождь клокотал.

— Боже мой! — испугался Василий Иванович. — Как же ехать-то?

— Ехать никак нельзя, — сообщил Михей, появляясь с Федором-Агием.

— Переждать надо, — сказал Федор. — Вода по улицам валом идет.

— Что за знамение, Господи?! — простонал Василий Иванович. — Небывалая буря.

— Солнце! — с радостным криком вбежал дворовый мальчик. — Солнце проглянуло!

Начало торжества сдвинулось на час с половиной.

Годунов, заботясь о народе, приказал подождать, пока вода сойдет.

Первым из дворца с Животворящим Крестом явился перед народом Елевфарий, протопоп Благовещенской церкви, духовник Федора Иоанновича, за протопопом с иконами Богородицы и с иконою святого Федора — ангела царя, с хоругвями, с крестами, с кадилами, шествовало духовенство с митрополитом Дионисием во главе.

— Царь! — закричали самые зоркие глядельщики. — Батюшка-царь!

Федор Иоаннович был в небесно-голубых одеждах, ростом невысок, корявенький, но улыбался, как ангел.

За царем золотой рекой потекли бояре. Народ узнал отца и сына Мстиславских, Никиту Романовича, князя Федора Трубецкого, Богдана Сабурова, князя Василия Голицына, князя Петра Татева, Дмитрия Ивановича Годунова.

— А где же сам Борис? — изумлялись проморгавшие.

— Эко, глядельщики! — возмущались глазастые. — Он, чай, впереди!

— Да где же?

— Вон куда смотри! Царский духовник с Животворящим Честным Крестом, а Борис Федорович — со скипетром.

— А князь-то Шуйский, Василий Иванович, не боярин, но впереди многих! Разве что Мстиславским уступает.

— А где князь Иван Петрович?

— Где ж ему быть? Во Пскове! Воеводствует.

— А эти кто? Совсем незнакомые! — переговаривались зеваки.

— Годуновы!

— Одеты-то как богато. Жемчуга-то, жемчуга!

— Нынче их время.

Люди стояли несметной толпой. Процессия шла по мосткам, поднятым на полсажени.

Князь Василий Иванович чувствовал, как страшны ему эти близость и теснота. Страх был подспудный, не занимал мыслей, думал Василий Иванович о другом. О первом в его жизни венчанье на царство. И, должно быть, не последнем. Государь Федор Иванович здоровьем слаб… Кто следующий пройдет по сим мосткам на радость народу. Дмитрий? Скипетр понесет Афанасий Нагой? На кого Господь поглядит с московских небес в другой-то раз? Никаким волхвованием того не угадаешь. Мыслимое ли дело — Федор на царство венчается, блаженный… А вот венчается же!