Владислав Бахревский - Василий Шуйский

Настрадался Василий Иванович, глядя на скорые успехи Андрея. Да и дела перед отъездом пришлось устраивать не самые веселые. Василиса снова была беременна, и уже он сам, без вмешательства Дарьи, отправил свою милую в Шую. Снабдил деньгами, чтоб купила большой дом, с двором, с землею. Дал вольную, самой и детям ее, строго наказал архимандриту Луке учить и воспитывать детей Василисы по дворянскому обычаю.

За день до отъезда князю ударил челом Федор Старой.

— Господин! Ты обещал наградить меня за службу.

— Я не забыл! — ответил Василий Иванович. — Но я хочу наградить тебя потом… Теперь ты нужен мне, от тебя большая польза.

— Какое же ты дашь мне имение?

— Имение? — Князь заморгал глазками, которые сделались вдруг совсем малы. — Дам тебе остров, на котором ты жил.

— Вместе с озером?

— Озера дать нельзя. Им рыбаки кормятся.

— А чем я буду кормиться?

— Агий, вот мое твердое слово! Вернусь из Смоленска, съездим с тобой в починок, там и решим, сколько тебе сетей ставить, сколько моим рыбакам.

— Но дашь ли ты мне крестьян во владение?

Василий Иванович рассерчал.

— Уж очень ты напорист! Я тебе благодарен за твое старание! Я слово сдержу… Про крестьян надо у Елупки спросить. Две семьи тебе дам, а будешь и дальше усерден, так, может, все десять.

— Отчего ты не берешь меня в Смоленск?

— Да потому что в Москве нужны и дороги твои глаза и уши! — воскликнул Василий Иванович и подарил Федору два рубля.

На воеводство князь Василий Шуйский прибыл смиренно, тихо.

— Господи! Да у нас ведь новый воевода! — изумлялись смоляне, нечаянно узнавая о распоряжениях из воеводского дома. — Старший брат Андрея Ивановича. Тот был очень быстрый, а этот очень тихий.

Василий Иванович еще в Москве начал страдать: ведь сравнивать будут, кто из братьев умней, кого из них надуть легче…

Малоприметный воевода за дела взялся тоже неброские, тихие. Вместо двух-трех бедных избушек поставили новые, сломали сгнившую башню, новую возводили прочно, широко, чтоб ставить пушки в три яруса. Мостили улицы, дорогу на Москву подновляли.

Досужие скоро узнали; воевода сделал богатые вклады в церкви Петра и Павла, Ивана Богослова, в Свирскую во имя Михаила Архангела. Заказал лучшему богомазу список со святой чудотворной иконы Смоленской Божией Матери.

Сия икона — Путеводительннца, по-гречески Одигитрия.

Князь Василий благоговел перед дивным образом. Икона, соединяющая века, была молитвою о пращурах и потомках. Князю чудилось, что, целуя икону, он ощущает вкус сокровенного. Предание сказывало: образ написан евангелистом Лукой. Икона стояла в Иерусалимском храме и во Влахернском в Константинополе. Василевс Константин Мономах благословил Одигитрией свою дочь Анну, отправляя в жены к русскому князю Всеволоду Ярославичу. Сын Всеволода Владимир Мономах поставил икону в Смоленском соборном храме Успения Пресвятой Богородицы, но на том пути Одигитрии не кончились. Дочь литовского князя Витовта София привезла икону среди приданого мужу, Московскому князю Василию Дмитриевичу. Воротился же святой образ в Смоленск в 1456 году, когда после долгого литовского плена город вновь стал твердыней Русской земли.

— Богородица! Не ведаю моего грядущего! — молился князь Василий перед иконою. — Об одном прошу, Путеводительница, веди меня прямо, ибо я, грешный, по слабости моей, прямого пути страшусь.

Время текло быстро, день за днем. Нынче одному святому помолились, завтра другому. И вот уже Рождество Богородицы, а там и Введение и Рождество Христово…

В апреле 1585 года пришло горькое и тревожное известие: злые люди напустили порчу на доброго Никиту Романовича, боярин лежит разбитый, хоть жив, да нем.

Выходило, кйязь Андрей в Думе теперь сразу за князем Иваном Федоровичем Мстиславским.

Тут бы порадоваться, а Василий Иванович места себе не находил. Андрей полезет Годунову в милые, будет ждать случая, чтоб отпихнуть Бориса подальше от царя. И наживет беды! Себе и всему роду. Терпения у братца ни на грош, обязательно поспешит, завидуя Годунову.

Другая московская новость тоже была неприятной: князь Мстиславский назвал Бориса сыном, а Борис признал князя Мстиславского за отца.

Хитрят, милуются, а кончат дракой — сердце у князя Василия Ивановича сжалось от недобрых предчувствий.

И пожаловал к нему Федор-Агий. Странный он был человек, одна половина бороды седая, другая без серебриночки. Одна бровь черная, другая в изморози.

Перед самым приездом Федора Василию Ивановичу приснился ласковый кот. Терся о ногу, мурлыкал, а когда князь взял кота на руки, полез башкой под кафтан. Тут сразу другой сон вспомнился — про Грозного.

— Вот слово в слово, что велено мне передать князем Андреем Ивановичем, — сказал Федор-Агий и, наклонясь к уху, прошептал: — Если что случится дурного с конюхом на конюшне, пришли тысячу, а то и две тысячи смолян, для бережения хозяина дома и слуг его.

Василий Иванович отшатнулся от Агия, тотчас взял перо и написал брату: «Князь Андрей Иванович! Я не охотник до загадок. Радуюсь счастью государя пресветлого Федора Иоанновича, ибо дошло до нас, что ближний его боярин Борис Федорович и князь Иван Федорович Мстиславский в большой любви друг к другу. От этого всему царству будет великий прибыток».

— А что на словах сказать? — спросил Федор-Агий.

— Василий Иванович никак не нарадуется кротости и мудрости нового царствия. Так и скажи: твой старший брат, князь Андрей, ныне спать ложится без страха и просыпается без страха. — Посмотрел в глаза своего дворянина. — Я премного доволен нынешней жизнью.

Посланец немедленно отправился в Москву, словно получил спешный наказ, а князь Василий все думал и не мог объяснить себе, почему Старой показался ему переметчиком. Решил отправить брату своего гонца, да только с чем? Предупредить, чтоб не очеиь-то доверял человеку, который верой и правдой служил их отцу? Передать, чтоб был терпеливей? Об этом у них говорено-переговорено.

Сердце — вещун! Двух недель не минуло, прискакал гонец от государя: измена! Боярин князь Иван Федорович Мстиславский умыслил зазвать царского конюшего Бориса Годунова к себе на пир и на том пиру с сообщниками, с князьями Воротынскими да с Головиными, предать злой смерти. Бог спас Бориса Федоровича! Умысел открылся, князь Мстиславский бежал, но схвачен, пострижен в монахи, отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь, а его сообщники в дальние города, в тюрьмы.

— А Шуйских куда? — спросил себя Василий Иванович.

О Шуйских молчали. Был взят под стражу, посажен в яму князь Андрей Куракин, схватили князя Василия Юрьевича Голицына.

Наконец пришло известие: митрополит Дионисий мирил Бориса Федоровича Годунова с князем Андреем Ивановичем и с князем Иваном Петровичем Шуйскими. Слух добавлял к известию: выйдя из собора, Иван Петрович сказал ждавшим его купцам: