Елена Арсеньева - Госпожа сочинительница

Анна Петровна была женщина веселая, широкого нрава, большого круга знатного родства, деньгами не считалась — все это располагало Наталью в детстве к веселой и счастливой, привольной жизни. Она очень любила удовольствия. Но все для нее изменило страшное событие — смерть матери… Графиня Анна Петровна скончалась 28 июля 1728 года, когда Наталье шел четырнадцатый год.

Горе от потери повергло девушку в страшное отчаяние.

— Сколько я ни плакала, — жаловалась Наталья потом князю Ивану, — однако ни слезами, ни рыданием ее не воротила.

Тогда она впервые заподозрила, что слезы и рыдания наши в глазах небес — слишком мелкая монета для того, чтобы на нее вымолить даже мелочь какую-нибудь, где там что серьезное, тем паче — жизнь или смерть… Заподозрила, но еще не поверила в это. Хотя уже вскоре ей предстояло убедиться в том вновь — и убеждаться, увы, не единожды.

Ее сводных сестер от первого материнского брака, Нарышкиных, взяли к себе их родственники, а Наталья очутилась в зависимости от старшего брата, Петра Борисовича Шереметева. Тот недолюбливал мачеху, недолюбливал и ее любимицу. Наталья ударилась в слезы и переживания, замкнулась в себе, полюбила одиночество, полюбила серьезные размышления. Поняла она, что человеку не на кого в жизни надеяться, только на бога, да и тот отвлечься может: ведь он один, а народищу на земле — ого сколько, поэтому лучше полагаться во всем на себя, на свою волю и характер.

— Пришло на меня высокоумие, — доверчиво рассказывала она будущему мужу. — Вздумала я себя сохранять от излишнего гулянья, чтоб мне чего не понести, какого поносного слова. Я свою молодость пленила разумом, удерживала на время свои желания в рассуждении том, что еще будет время к моему удовольствию.

Жених слушал и диву давался. Летать близ огня соблазнов и не опалиться даже краешком крылышка — этого ему было не понять. Сам-то он обгорел чуть не до основания, поддаваясь всяческим испытаниям… Какое счастье, что бог вовремя послал ему это чистейшее существо, около которого он сможет очиститься сам!

Конечно, что и говорить, знатность и яркость жениха льстили Наталье. Голова у нее кружилась от предвкушения будущего счастья. Интересно, а у кого не закружилась бы? Во время сговора вокруг ограды шереметевского дома собралось столько народу, что ни пройти ни проехать — вся улица. И кричал простой народ:

— Слава богу, что отца нашего дочь… — это правда, что фельдмаршал Борис Петрович был всю жизнь очень любим всеми, кто его знал, — восславит род свой и возведет братьев своих на степень отцову!

Все ухищрения роскошества, о которых только можно помыслить, упущены в тот день не были. Вся императорская фамилия была на сговоре, все иностранные министры, все знатные господа русские, весь генералитет. А обручали жениха и невесту архиерей и два архимандрита.

Казалось Наталье, что все это прочно настолько, что на целый век ее хватит. Она еще того не знала, что нет в мире ничего прочного, все на час. Счастье ею только поиграло: показало, как это — жить, когда все твои желания исполняются, каково это — чувствовать себя у Христа за пазухой. Да, поиграло счастье, будто солнышко, да и за тучку зашло.

Счастья ей было отмерено от 24 декабря 1729 да по 18 января 1730 года, потому что в этот день от оспы (хотя иные умные люди уверяют, будто от отравления!) умер молодой император Петр Алексеевич. И Наталья оплакивала не только его смерть, но и свои мрачные предчувствия: она довольно знала обычаи своего государства, что все фавориты после смерти своих повелителей и покровителей пропадают — чего ж было ее жениху ожидать? Рыдая, девушка беспрестанно причитала:

— Пропала я, пропала!

Наталья с первой минуты ни на капельку не отделяла себя от князя Ивана, свою судьбу от его судьбы. Она уже сразу готова была с ним хоть на высылку, хоть на плаху, хотя, честно говоря, в своих полудетских страхах и вполне взрослых, женских предчувствиях она даже и вообразить не могла себе того, что их ждет. Ей-то казалось, что жених ей достался — ангел божий, ни в чем дурном не замешанный и ни о чем дурном не помышляющий.

Было, однако, нечто, о чем она знать не знала, ведать не ведала, нечто, что скрывалось от всех людей и будет скрываться еще девять лет… пока сам же князь Иван не откроет тайну и не погубит окончательно и себя, и еще множество своей родни и усугубит несчастья своей безвинной страдалицы-жены. Тайна сия была — история духовного завещания молодого императора Петра Алексеевича. И она, как станет сейчас ясно, не относилась к числу тех, которой можно хвастаться на каждом углу и даже хвалиться ею шепотком.

Когда сделалось неоспоримо, что дни злосчастного императора сочтены, князь Алексей Григорьевич собрал у себя всех Долгоруких. Все были — тертые калачи, им нечего было рассказывать о том, что счастье зыбко и переменчиво, а люди живут не по божьим милосердным заповедям, а предпочитают падающего толкнуть. Сам Алексей Григорьевич никогда не жил иначе, а потому и не ждал ни от кого милости. Единственное средство спасения для Долгоруких было — не выпускать ту власть, которую они вот только что держали так крепко и которая теперь из рук песком высыпалась, угрем выскальзывала. Известно было, что царь молодой не написал духовной, то есть последнего завещания передачи власти, а сейчас он в таком состоянии, что вряд ли уже что-то напишет. В агонии он.

Алексей Григорьевич безо всяких экивоков предложил составить подложную духовную, а в оной провозгласить преемницей власти государыню-невесту Екатерину Долгорукую. Духовную он предлагал изготовить в двух списках: один князь Иван будет держать наготове и, буде случится у царя прояснение сознания и прилив сил, подсунет ему на подпись, ну а сам тем временем на всякий случай подмахнет второй список как бы под руку царя (князь Иван умел подделывать государев почерк неотличимо). Если подпишет Петр бумагу — хорошо, ну а если помрет, не сделав последнего и столь жизненно важного для Долгоруких распоряжения, — что ж, они подстелят своей собственной соломки…

Братья Долгорукие — и Григорьевичи, и Владимировичи, и Лукичи — не все согласились с князем Алексеем. Фельдмаршал Василий Владимирович вообще хлопнул дверью и ушел из дворца Алексея Григорьевича. И то спустя девять лет спасет ему жизнь. Остальные же гласно или негласно замысел Алексея Григорьевича одобрили. Князь Иван хоть и с робостью в душе, но и впрямь неотличимо подписал за императора фальшивую духовную, а со вторым, чистым, списком отправился в государеву опочивальню — стеречь удобный случай.

Однако случая сего он так и не устерег. При умирающем императоре неотлучно находились Андрей Иванович Остерман и камердинер Степан Васильевич Лопухин (их-то и винит молва в злоумышлении на жизнь молодого царя), а также доктор Николас Бидлоу, который, увы, получил доступ в царскую опочивальню слишком поздно, когда все дело было уже заговорщиками слажено. Петр в сознание прийти-то пришел, но лишь на миг — чтобы привстать и выкрикнуть: