Евгений Анташкевич - Харбин

– …Так вот, как-то он пригласил меня к себе на чай с травами. Да-а! Жил, осмелюсь повториться, не то что просто, а прямо-таки бедно. Пальто и кепка, в которых ходил и зиму и лето, висели даже не на гвозде, а были накинуты на дверь, которая, кстати, и не закрывалась. Так что с улицы – и сразу в покои, с позволения сказать. Но книг у него было! – Кузьма Ильич присвистнул от восхищения. – По всем стенам полки, а на полках, между книгами, иголку не воткнуть. И, – тут дед приглушил голос, – половина из Совдепии. А может, и больше того. Оттуда, то есть из Москвы, Санкт-Петер… Тьфу! Из этого…

– Ленинграда, дедушка, Ленинграда, пора уже привыкнуть.

Тельнов поднял на Сашика тяжёлые глаза.

– Я-то привыкну! Или не привыкну! Это всё равно! И Александр Дмитриевич, заметь это, получает их по почте. – Он потянулся к склянке, налил в лафитник тёмно-коричневой легкой жидкости и уже было нацелился выпить, но опустил руку и договорил: – Ну да ладно! Кто по почте получает, тот на полках и может хранить. А кто нет, тот – нет!

Выпил, поморщился в кулак, кряхтя встал и вышел.

Сашик остался один. От последних слов Тельнова у него в душе что-то ёкнуло. Он забыл о том, о чём думал до того, как в его комнату вошёл дед и стал оглядывать книжные полки, и почти сразу наткнулся – между книгами косо углом торчал красный корешок даже не книги, а брошюры, очень яркий и очень красный. Сашик бросился к полке и вытащил эту брошюру, на которой чёрным по красному было напечатано:

Он перестал чувствовать жару.

«Чёрт возьми!»

Он сел на диван и подоткнул брошюру под себя. «Вот тебе и дед! А? Хорош дед!.. – неслось в голове. – А я – лучше всех!» Он взял брошюру и снова посмотрел на обложку: «…Е.И. Мартынов… Пусть погибнет вся Россия… РВС СССР…»

«Матка Боска! Ченстоховска!»

Ещё в феврале, полгода тому назад, Лапищев не хотел ему давать эту книгу с собой, мол, читайте здесь, в консульстве. Но потом, когда всю ночь их по городу гоняла наружка японской жандармерии и Сашику чудом удалось выскочить из машины, когда она на секунду заехала за поворот и осталась в «мёртвой зоне», согласился – засиживаться в консульстве было опасно. «Но при одном условии, – сказал тогда Лапищев, – прочитать за один вечер и сразу избавиться от неё, сжечь в печке, когда никто не видит, под честное слово». Сашик честное слово дал, и вот как он его выполнил. А сжечь было смертельно жалко, он ею зачитывался всю зиму и весну, в своей комнате, при свете керосиновой лампы, даже не зажигая электричества. И мама удивлялась, чего, мол, глаза себе портит? Ах, знала бы мама! Хотя она, наверное, ничего бы не поняла. А вот если бы папа?

А тут дед!

Сашик сидел на брошюре и думал. Конечно, это дед засунул её между книгами и сидел тут про наливки и хунхузов с ботаникой рассказывал. Но как он мог её обнаружить? Сашик чувствовал, что сильно сплоховал, но не мог вспомнить – когда и как и кто за это время в его комнате был.

«Ну-ну! Кого тут только не было!»

Он замер.

«Я держал её за книгами, она так не торчала! Кэндзи! Дней десять назад приходил, спрашивал, что значит это слово и что значит это слово! Чёрт японский!»

Сашик лихорадочно вспоминал: «Да нет! Не может быть! Последний раз я доставал её пару дней назад и снова уложил за книги! Как она могла оказаться вот так, торчком? Или не уложил?»

Он снова стал оглядывать полки и всю комнату.

Кузьма Ильич вышел из комнаты Саши, остановился у двери и прислушался: «Уразумеет? Не уразумеет?» За дверью резко скрипнули половицы. «Уразумел! Ну, дай-то Бог!»

Третьего дня он зашёл к Сашику утром разбудить его к завтраку. Комната была пуста, окно открыто.

«Гимнастику делает на свежем воздухе. Молодец!» – подумал тогда дед, глянул по комнате и удивился тому, что увидел, – в головах дивана на тумбочке стояла непогашенная керосиновая лампа.

«Молодец-то молодец! Да от копеечной свечи Москва сгорела!» – недовольно подумал он, подошёл погасить лампу и увидел, что из-под подушки торчит яркий уголок какой-то книги.

«Эти, что ли, с девками? Вот дурь-то молодая! – подумал Кузьма Ильич и поглядел в окно. Сашик в глубине сада ещё делал гимнастику. Кузьма Ильич осторожно вытащил книгу, посмотрел на обложку и похолодел. – Господи помилуй, вот тебе и «Матка Боска»! Мартынов Евгений Иванович, тот самый! «РВС», «СССР», – читал он на обложке, – что же это делается?» – Он даже забыл, что Сашик всего в нескольких метрах от него в саду, он глянул – Сашик уже обтирался полотенцем.

«Сейчас он будет здесь! – лихорадочно подумал Кузьма Ильич и стал оглядываться: – Что делать? Что делать?»

Ничего не придумав, он подошёл к полкам и вставил брошюру Мартынова между книгами, оставив выглядывать её красный корешок. Уже из гостиной, через несколько минут, Кузьма Ильич видел, как Сашик с полотенцем прошёл в ванную, какое-то время ходил по дому: к себе в комнату, в гостиную, завтракать не стал, только выпил чашку кофе, извинился перед матерью, что, мол, опаздывает на службу, и попрощался до вечера.

Кузьма Ильич внимательно наблюдал за ним, видел его озабоченность и спешку, но не увидел тревоги.

«Так! В суете и позабыл обо всём!»

После завтрака Кузьма Ильич зашёл в комнату Сашика до того, как туда зайдет Анна Ксаверьевна и китаец-бой.

«Так и есть!» Диван был заброшен покрывалом, лампа горела уже умирающим, мелко трепещущим огоньком, уголок брошюры на книжной полке так же торчал. «Растяпа!» – подумал Кузьма Ильич про Сашика, погасил лампу и утопил красный корешок, но не до конца.

Сашик сидел в сумерках на диване, на брошюре Мартынова, и остановившимся взглядом смотрел на письменный стол и лежавшую на нём открытую ученическую тетрадь, рядом с которой стояла чернильница с воткнутой в неё ручкой. За дверью послышалось шуршание, и раздался слабый стук.

– Заходи, дед! – Сашик поднялся и отпер дверь.

На пороге стоял Тельнов.

– Отдыхай, внучек, отдыхай. – Тельнов не переступил порога, глянул ему за спину, развернулся и бесшумно ушёл в тёмный коридор.

«Скрадывает меня старик! – вспомнил Сашик старое охотничье слово, которое прочитал в какой-то книжке. – Верно – скрадывает!»

Диван и сумерки, тишина сада, открытое окно и наконец-то появившаяся прохлада начали успокаивать: «Какой сумасшедший сегодня был день, случайно, не 13-е?» Он посмотрел на отрывной календарь. – Нет – 15-е, пятница! По-моему, сегодня я видел всех, кого только мог, а кого не видел, того слышал или думал: и Лапищева, и Веру, и Коити, и Муру, про маму, папу и деда можно не вспоминать… К чему бы это всё?» – подумал он, залез рукой под подушку, нащупал брошюру и вытащил её.